Доносы

Обоих на дыбу. И того кто писал и того на кого писал. Кто первый сдастся того и под суд.

 

А что пишут то в основном? Статьи УК перечисляют? А то мало ли треугольник нажму когда нибудь )

 

Ну, у нас ещё всё впереди. Китайские товарищи показывают дорогу.

"Неожиданно" знакомо.

https://edition.cnn.com/2022/06/08/...urity-cash-reward-hotline-intl-hnk/index.html

Я думаю у нас всё попроще будет. Да и подешевле для государства. Опыт-то богатый.

 

Лихачев Д. С. Воспоминания.

В этой главе я коснусь, в основном, техники «проработок», их психологического воздействия на «неорганизованную массу» ученых и неученых, учеников и учителей. «Проработки» являлись гласным доносительством, давали свободу озлобленности и зависти. Это был шабаш зла, торжество всяческой гнусности, когда люди (по крайней мере, часть из них) даже стремились прослыть мерзавцами, ища упоения в ужасе, внушаемом ими окружающим. Это было своего рода массовое душевное заболевание, постепенно охватившее всю страну. Люди не стыдились быть стукачами. Даже намекали на свою особую власть.

«Проработки» 30—60-х гг. входили в определенную систему уничтожения Добра, были — в какой-то мере — тенью показательных процессов конца 30-х гг. и учитывали их «опыт». Они были видом расправы с учеными, писателями, художниками, реставраторами, театральными работниками и прочей интеллигенцией.

Во что бы то ни стало надо было «выбить» у жертв «проработок» признание ими своей вины — хотя бы частичное. Никаких доказательств после признания (как и после признания подсудимых на процессах во время большого террора) уже не требовалось, а чем и как достигались эти признания, было не важно. Это было юридическое открытие «академика» Вышинского. Поэтому и на показательных «проработках» интеллигенции надо было деморализовать истязуемого, довести его до такого состояния, когда ему было уже все безразлично и хотелось только побыстрей сойти со сцены, от всего отказавшись.

Поэтому присутствие толпы народа в зале или аудитории, где проходила «проработка», было на руку палачам. Даже если толпа была на стороне истязуемого, была не согласна с обвинениями, негодовала, сочувствовала, — все равно становиться «объектом» зрелища было крайне тяжело. «Проработки» собирали сотни студентов, просто любопытных: ведь будут «сечь» известных людей, авторов многих трудов, привыкших к благодарности слушателей и читателей. Если кто-то из выступавших стремился смягчить обвинения, ограничивался словами, которые уже звучали, — было уже неважно. Уже самим фактом своего участия они деморализовали обвиняемых.

Я помню такой случай. Прорабатывали известного знатока русского фольклора и этнографии Марка Константиновича Азадовского в Пушкинском Доме. Сидевшая рядом со мною известная фольклористка негодовала. Выступал известный проработчик — доцент ЛГУ И. П. Лапицкий, читавший частное письмо М. К. Азадовского, перехваченное и распечатанное ученицей Азадовского П. Г. Ширяевой. Моя соседка возмущалась: «Какой мерзавец! Какой мерзавец!» Председательствующий после Лапицкого вызвал мою соседку. Она энергично идет на кафедру и... ушам своим не верю!—обвиняет Азадовского. Затем возвращается на свое место и спрашивает меня: «Ну, как?» Я говорю: «Я думал, Вы станете защищать Марка Константиновича!» Она с негодованием отвечает: «Защищать бесполезно — все уже обречены. Но ведь я не сказала ничего нового, я повторила только то, что уже говорили».
Проработчикам это и нужно было: пусть говорят, что хотят, но пусть хоть чуть-чуть поддержат обвинение. Это «глас народа», своего рода античный хор греческой трагедии.

Делалось все, чтобы на процессах выступали именно близкие обвиняемому люди: друзья, ученики, аспиранты, студенты, это было больнее всего для прорабатываемого. Присутствующие перешептывались: «Как, и этот?», «Неужели же и он тоже?» и пр. А залы были переполнены стукачами. Одной из задач публичных «проработок» было стремление сломить непокорных в массе. Почти так, как это делалось в лагерях при приемке этапов.

Редко кто из обвиняемых выдерживал напор. Если не к победе, то хотя бы к краху обвинений и стыду обвинителей могло привести только решительное неприятие обвинений. Поэтому организаторы «проработок» очень боялись, что обвиняемый не признает обвинений. Часто с тем, кого назначали быть обвиняемым, вели переговоры в партбюро: просили «самокритично» отнестись к своим трудам и лекциям, чтобы не ставить под удар обкома свое учреждение. Еще никто толком не знал, в чем будет состоять суть обвинений, а уже упрашивали сознаться, обещая «милость падшему». Трудность защиты заключалась в том, что защитникам реально угрожала судьба «жертвы». Разгром шел не просто отдельных личностей, посмевших как-то выделиться из общей массы, но и всей «школы», всего направления (пусть даже самого узкого и строго специального).

Я уже тогда из своего личного опыта, из общения с «каэрами» конца 20-х гг. знал, что означает такое признание своей вины. В сущности, в своей теории самодостаточности публичного признания своей вины А. Я. Вышинский ничего нового не изобрел: он только обосновал теоретически то, что существовало на практике. Проработчики тоже «выбивали» признание из людей умственного труда, как это (с применением других средств) делали следователи ЧК, ОГПУ, НКВД.

Если жертва «проработки» отказывалась признать себя космополитом (антипатриотом, формалистом, последователем буржуазных методов в науке и пр.), его предлагали считать «злостным противником линии партии», и только в счастливом случае — просто несамокритичным. Но даже если жертва и признавала свою вину хотя бы частично (полностью признать ее было просто невозможно: это было бы равносильно признанию в измене Родине), то на ней оставалось обвинение в «несамокритичности» и доля вины оставалась, но не настолько, чтобы изгнать со всех служб и перестать печатать.

Б. М. Эйхенбаум, который на «обсуждение» своих работ просто не явился, был уволен и вынужден жить на доброхотные пожертвования своих друзей. Друзья приходили к нему в гости, а заодно приносили большой пирог, торт и еще какие-либо закуски и тем подкармливали Бориса Михайловича.

Остракизм А. Ахматовой затянулся, и ей просто регулярно приносили еду Томашевские — даже суп в бидоне из-под молока.

Но обратимся к самой процедуре (вернее, ритуалу) «проработок».

Приемы обвинителей в космополитизме (индоевропеизме, потом в марризме и т. п.) были однообразны даже в выражениях. Как и в следственных делах ОГПУ, выхватывался один факт, одна цитата и толковались таким образом, как это было нужно обвинителю. Доказательств, разумеется, не требовалось никаких, ибо не было и тех «вин», которые приписывались ученым. Формулировались обвинения, как правило, так: «Не случайно утверждает, что...»; «NN договорился до того, что...»; «Понятно, что для NN...»; «NN проговаривается, что...»; «NN не может скрыть своей...» Редко кто из присутствовавших требовал привести полностью выхваченные из контекста слова, учесть обстоятельства, тему, время. Это было равносильно подтверждению солидарности с обвиняемым. Часто обвинители приводили слова из цитат, с которыми сам NN спорил, и приписывали их NN. Для «точности» зато указывались страницы статьи или книги.

Во взвинченной атмосфере зала обвиняемому трудно было запомнить все сказанное и проверить. Обычно ему представляли слово после всех выступлений, не давая права ответа на каждое выступление отдельно. Обвиняемого стремились сбить выкриками с мест, шумом «возмущения» и т. п. Председательствующий останавливал только обвиняемого. И когда обвиняемый в конце концов что-то признавал за собой (но не все), чтобы смягчить своих палачей, то это частичное признание считалось полным, и председательствующий в своем заключительном слове заявлял, что NN «признал», «признался», «согласился», «сознался» и пр., повторяя все, сказанное другими, зачитывая то, что было заранее подготовлено на собраниях «ячеек», «бюро», «комиссий» и т. д.

Чтобы обвинения «проработок» не забывались, выпускались особые стенгазеты. Значение этой «стенной литературы» было очень велико. Содержание статей в них контролировалось парторганизациями. Здесь проработчикам можно было разгуляться даже шире, чем на собрании или чем в печати областной или центральной. Жертвы «проработок» подвергались оскорбительным издевательствам. Помещались карикатуры и лозунги через всю газету: «До конца искоренить!»; «Покончить с...!», «Вырвать с корнем!» и т. п. В них особенно доставалось ученикам, друзьям, просто честным ученым, попытавшимся вступиться за гонимых

 

анек ...

... заводят Абрама в камеру,
заключенные спрашивают - сколько?
Абрам - 10 лет, ...
- за что?
- за лень …
- за лень не сажают, колись за что?
- мы вчера с Мойшей выпили у меня на кухне, стали анекдоты рассказывать, потом Мойша ушел, а я думаю счас сходить в НКВД рассказать про Мойшу или на утро отложить, поленился, решил отложить … а утром пришли за мной …

 

Если верить Лихачеву, то в СССР было высокодуховное общество с общепризнанными понятиями нравственности и порядочности.
Сейчас читаю эти строки из ушедшей эпохи и даже с трудом воспринимаю как картинку реальной общественно-политической жизни. Но под ракурсом повествования Лихачёва состояние общества выглядит суррогатом. Противостояние духовной общественности и прогнившего аппарата с административными рычагами.
У Меня вопрос: откуда взялась эта нравственность и духовность общества при таком административном методе управления обществом? Шарики с роликами не сходятся.

 

На Руси всегда было принято казнить сразу двоих,
Того, кто нажал треугольник и того, на кого нажал...
Если что, потом можно кого нибудь из них реабилитировать посмертно...
Но стукачей обычно у нас не реабилитируют...

 

Ну, наверное речь шла о прослойке общества - интеллигенции. Преподавательский состав, прошедший через революционные потрясения, в самых разных областях, ученые, писатели, поэты, военные. Потом послевоенная интеллигенция, ученики, бывшие студенты этих преподавателей. Но их, к сожалению, становилось всё меньше и меньше, по известным причинам.
К развалу СССР этот фонд изрядно истощился. Сейчас уже, как говорится, имеем то, что имеем.

 

Волна поиска национал-предателей еще впереди. Наперегонки писать будем на соседа что бы тот вперёд нас не написал.

 

Будете?)))

 

Да это кажись верно

 

Кислярский подошел к двери, на которой было написано: «Губернский прокурор», и вежливо постучал.

— Можно! — ответил хорошо знакомый Кислярскому голос прокурора.

Кислярский вошел и в изумлении остановился. Его яйцевидный животик сразу же опал и сморщился, как финик. То, что он увидел, было полной для него неожиданностью.

Письменный стол, за которым сидел прокурор, окружали члены могучей организации «Меча и орала». Судя по их жестам и плаксивым голосам, они сознавались во всем.

— Вот он, — воскликнул Дядьев, — самый главный, октябрист.

— Во-первых, — сказал Кислярский, ставя на пол допровскую корзинку и приближаясь к столу, — во-первых, я не октябрист. Затем я всегда сочувствовал советской власти, а в-третьих — главный это не я, а товарищ Чарушников, адрес которого...

— Красноармейская! — закричал Дядьев.

— Номер три! — хором сообщили Владя и Никеша.

— Во двор и налево, — добавил Виктор Михайлович, — я могу показать.

 

Во времена «застоя» было популярно выражение «лучше стучать, чем перестукиваться». Страна развалилась. Одна из причин - гнилость явления и его воплощения в части общества. Если опять возродится в тех же объемах- опять развалится)))

 

Все так пишут, как будто у нас самая доносительская страна на планете.
Однако в сверхцивилизованной Европке и в тех же штатишках "сигнализируют властям" не в пример больше. По любому поводу.
И потом... Простой пример.
Муж тиранит семью. Бьёт жену, лупит детей, пьянствует. Соседу надоело, написал на него в милицию. Взяли за шкирку, встряхнули, привели в норму, относительную, но всё-таки.
Сосед "стукач"?
А подобных историй миллионы.

 

До Германии со стукачеством нам ещё пилить и пилить.

 

Зато внедрить пытаются активно.
Все эти народные патрули с камерами из этой серии.

 

Там архивы Штази рассекретили , у нас стерегут как свящённые книги . Поэтому так и живем ..

 

Жить захочешь не так раскарячишься

 

Там это называется "ordnung und disziplin" и впитывается с молоком матери как национальная идея. Поэтому ничего дурного они в этом не видят.

 

это объективный процесс, от фатального поражения организма нет иного способа ...

 

стукачество в ссср это элемент продвижения по службе и из-за распространения коррупции попытка самозащиты - сдай соседа быстрее чем он тебя. Дети застоя никакой другой системы госуправления построить не смогут

 

Да, они фарами на дороге не моргают друг другу.

 

Там мигать бесполезно ибо дорожная полиция на машинах обычного цвета гонзает)

 

Даже если бы не гонзали, все равно не моргали бы. Ибо "с молоком матери": если ты нарушаешь - ты должен быть оштрафован или сидеть в тюрьме.
У нас же айда долбить светом еще 30 км после засады. И поднятые руки одобрения и благодарности в ответ.

 

бдительность граждан - всего лишь инструмент по соблюдению принятых в обществе правил ...
отсюда - всё зависит от установленных или сложившихся исторически правил поведения

 

Мне знакомые рассказывали что у них экипажи каждый раз меняются что бы не было сговора и соблазна брать бабло и однозначно один человек из них "дятел". Хорошая практика для людей в погонах!

 

Погодь... Сначала надо дождаться чей-либо победы. Только после этого будет понятно кто предатель.

 

к величайшему моему сожалению, в нашем сложившемся общественном сознании
проявление личности наиболее ярко осуществляется в нарушении правил поведения
ибо других способов выразить своё отношение к окружающему не эффективны