Байки из склепа (с)

В Якутии не до этого было . Что-то бесонница напала с воскресения на понедельник, про колдунью вспомнил (давала она мне жару в своё время ), вот и родилось .

Ну и девушка...
Очень хороший человек, эта Мисс, много пережила. Дай ей Бог в жизни счастья

 

Дай им всем Бог недополученного счастья...

 

Тяжело писалось...

Дядя Роберт.

Дядька умирал тяжело, страшно. Отхаркивая чёрную, с красными прожилками слизь, он подолгу не открывал глаза, боясь смотреть в глаза ухаживающей за ним племянницы Лильки. Его мать, Лилина бабушка, которой недавно исполнилось 89 лет, и которая тоже перенесла месяц назад тяжелейшую для её возраста операцию после перелома шейки бедра, хоть и рвалась помогать Лильке, но сама еле держалась от горя и нестерпимой боли. Ведь нет ничего страшнее для матери, когда на руках умирает её ребёнок… хотя бы ему и 65 лет.
Альма, жена дяди Роберта, позвонила как раз в тот вечер, когда бабушку накануне Рождества выписали из больницы. Спокойно и деловито сообщила, что Роберт попал в больницу, диагноз пока до конца не ясен, были подозрения по предыдущим анализам, но Роберт сильный, выкарабкается… Бабушке решили пока не говорить, но та, довольно быстро отойдя от месячного пребывания в больнице, начала подозревать материнским сердцем что-то неладное.

- Почему Роберт не приехал до сих пор? Он ведь всегда приезжает на Рождество, – поинтересовалась она однажды вечером у дочки. – Что-то случилось? Почему ты глаза прячешь?

Дочь, 68-летняя Лора, измученная бытовыми проблемами, связанными с рано умершим мужем, оставшимися от него тремя детьми, большим кредитом за дом и оставленной остальными сёстрами и братом на её шее мамы, не выдержала, расплакалась и всё рассказала.

- Завтра едем к нему! – твёрдо сказала бабушка, погладив Распятие, висящее у неё над кроватью. – И нечего за меня бояться, я выдержу.

Но ехать не пришлось. Утром раздался звонок.

- Это дом семьи Шмидт? – спросил немолодой мужской голос с баварским говором. – Могу я поговорить с фрау Лорой Шмидт?

- Да, это я. – подтвердила Лора.

- Дело в том, что я являюсь врачом, у которого сейчас наблюдается Ваш родственник, Роберт Хайн. Вы его знаете?

- Конечно, - растерянно произнесла Лора, не понимая, причём здесь она.

- Тут, гм… - доктор замялся, - такая ситуация… мне, поверьте, самому не очень понятно… но…

- Говорите, ну!

- Хорошо. Мне очень жаль, но наша клиника уже ничем не может помочь Вашему родственнику. И, к сожалению, ни одна клиника не поможет. Ему осталась неделя, максимум десять дней. Наши правила не позволяют нам…

- Почему Вы звоните мне? – дрожащим голосом перебила его Лора.

- Ещё раз прошу простить меня, но я, разумеется, сначала позвонил его жене, фрау Альме Хайн… это она сказала позвонить Вам.

- Она так сказала? – медленно переспросила Лора, опускаясь на пол прямо у телефона.

- Да. Она сказала, что у неё в доме нет места, и что Вы заберёте вашего брата к себе. Поймите, пожалуйста… если бы была хоть капля надежды, мы бы его не отпустили. Но сейчас, когда всё ясно… наши правила не позволяют… Вам плохо? Вы так дышите…

- Уже прошло. Не надо продолжать, мне всё ясно. Конечно, я заберу брата. Что от меня требуется?

- Ничего, только согласие. Мы сами его привезём. Я знаю вашего местного врача, мы с ним когда-то учились вместе. Я ему позвоню, передам все рекомендации по дальнейшему уходу. Он Вам скажет, что нужно приготовить для больного. Ещё раз прошу извинить меня. Крепитесь!

Бабушка стойко перенесла удар:

- Он будет лежать у меня в комнате, на моей кровати! – сухим и твёрдым голосом произнесла она, пока все остальные женщины рыдали, с ужасом ожидаю ещё одну, после отца, смерть в своём доме. – Я буду спать рядом, на диване. Помогать мне будет Лиля. Все остальные должны работать. Нам нужно отдать кредит за дом.

Никто не посмел ослушаться высохшую и маленькую старушку.

Через день после того, как привезли страшного, в красных пятнах, обколотого морфинами дядьку, из Ганновера приехал его старший сын, Марк. Весь почерневший от горя, он, не говоря ни слова всем остальным родственникам, больше часа провёл с бабушкой и своим отцом в комнате. Выйдя после прихода врача из комнаты с красными, заплаканными глазами, он, махнув на прощание рукой ожидавшим его двоюродным сёстрам, было вышел, но вдруг вернулся. Нерешительно обведя их взглядом, он, наконец, собрался с духом:

- Позовите Тётю Лору. Мне нужно вам кое-что рассказать. Папе сделали укол, бабушка тоже уснула, слава Богу. И сделайте мне, пожалуйста, крепкий-прекрепкий кофе…

… Вы знаете, - начал Марк, когда все собрались, - что папа уже три года посещает баптистскую церковь. Вы знаете, что мы все это не одобряем, в том числе, конечно, и мама. С другой стороны, мы, да и вы тоже, я думаю, согласны с тем, что в таком возрасте человеку не стоит, да и не нужно мешать жить так, как ему хочется. Дети выросли, почти у всех есть семьи, куча внуков, вот даже правнук недавно народился. Отношения мамы и папы давно дали трещину, я думаю, что это тоже не секрет для вас. Они уже десять лет живут в разных комнатах, даже на разных этажах. Я не знаю, что послужило причиной. Хотя, может и знаю, но не буду говорить, потому что это слишком личное. Когда мы только переехали в Германию из Союза, их сплачивали трудности, связанные с нами, с детьми, нашей дальнейшей устроенностью в этой чужой стране, в первую очередь. Всё личное было оставлено на потом. Ну а потом… после того, как отец получил работу лесника, он неделями пропадал в своём логове. Я был там у него, неоднократно. Очень тихо, спокойно, безлюдно… возможно и я бы захотел прожить так остаток своей жизни, кто знает. И также как он, возможно, пришёл бы к Церкви. Баптисты, Протестанты, Мусульмане - какая разница, в конце концов. Важно, что ему было хорошо, он создал свой мир и в нём жил.

- Дать тебе успокаивающее, Марк? – тихонько перебила его милосердная Лиля, пытаясь успокоить яростную на последних фразах, со слезами рвущуюся из сердца речь. – Воды, может, чаю?

- Да, воды! Спасибо, Лиля… ты такой Ангел, папа всегда о тебе говорил так.. О, Шайзе! Говорит! - шумно втянув носом слёзы, Марк вновь собрался. - Ну, ладно, всё, я успокоился, простите. Продолжу… папа туда даёт деньги, в эту Церковь, сколько – мы не знаем, но знаем, что даёт. Мама его в этом постоянно упрекала, мы не вмешивались. Да и зачем? Даёт и даёт, у них свой бюджет, у нас свой. Слава Богу: всех вырастили и выпустили. Что-то там осталось за дом, мелочь какая-то, родители сами спокойно гасят, мама сказала нам не беспокоиться. Там с ними Роберт-младший сейчас живёт, вы же знаете, мы-то все не совсем рядом, видимся только в выходные и то не каждые. Так вот Роберт и позвонил мне, как старшему брату, сказал, что у мамы с отцом крупная ссора третий день, папа с кровати не встаёт, пора уже детям собраться, да и навести какой-никакой порядок, а то всё плохо кончится. Папа и так слабый был после химиотерапии, только «оживать» стал, а тут ещё это… мы все и приехали… на беду свою. Можно мне ещё воды?

...Делать нечего, собрались мы на семейный совет. Мама вся красная, бегает по залу, не может присесть, папа в кресле сидит, ослабевший донельзя, только глазами своими голубыми, добрыми и мокрыми оглядывает нас. Прямо судилище какое-то, а не совет семьи. Впрочем, так и получилось… В общем, мама начинает рассказывать. Папа был проездом у маминой сестры в Аахене, и та передала ему какой-то там долг, 1 200 евро, в конверте. Папа привёз конверт домой и передал маме, но не сразу, поскольку забыл, а через несколько дней. Мама конверт открывает, а там всего 200 евро. Где ещё тысяча, спрашивает она у папы? А тот отвечает, что, мол, не знаю, всё, что было в конверте, отдал, даже не пересчитывал и конверт не открывал. Давай звонить сестре, та подтверждает, что отдавала 1 200. Вот такая глупая ситуация. Мама обвиняет папу, что тот забрал эти деньги и в Церковь свою отнёс, а папа, естественно, отрицает. Третий день скандал, что будем делать? Я гляжу на остальных братьев и сестёр, а все головы вниз опустили, друг на друга не глядят. Я не выдержал, вскочил, кричу: да что вы здесь, все с ума посходили, что ли? Из-за тысячи евро все перессоримся? Да какая разница, брал он или не брал, в конце концов, хотя, конечно не брал, это же наш отец, он нас всю жизнь другому учил. Злой Рок какой-то случился, бывает, надо пережить. Тут мама заголосила: а ты знаешь, что он только на еду себе оставляет, а остальное в Церковь несёт? А уборка дома, свет, тепло – всё на мне. Ни накоплений, ни страховки, ничего! Я одна этот дом тащу, ну и зачем мне такой мужик? Какой он мужик, говорю, это же наш Папа! Да если бы он настоящим отцом был, разве бы он так поступал, возражает мама. Тут и все остальные загалдели, поднялись. Господи ты Боже мой, что началось… тут папа, до этого только глядевший на всё, руку поднял. Все на него уставились, а он и говорит: - «Мне больно смотреть, как вы ругаетесь, я очень устал и спать хочу. Давайте проголосуем. Кто считает, что я деньги взял, тот ставит «минус», а кто считает наоборот – «плюс». Как в детской игре «в желания», как раньше, в старые времена, в Ташкенте играли, помните? Марк, принеси шапку и бумажки мелкие!». Тут мы все и присели…

« А что, идея!» - поддержал папу Роберт после долгой паузы, остальные тоже загудели одобрительно. Я думал, что совсем с ума сошёл - ан нет, обвожу взглядом всех, а у них глаза загорелись. Ну дела, думаю, вот семейка дожила. Махнул рукой, да и пошёл за шапкой. И знаете что? Ведь проголосовали! - прошипел Марк последнюю фразу и умолк, уставившись за окно, где на остановке большой автобус выблёвывал порциями пассажиров.

Все потрясённо молчали. Марк пошёл в туалет, умылся и вернулся оттуда с мокрыми волосами, заляпав водой футболку. Потухшими глазами обвёл всех и продолжил:

- Детей шесть. Плюс мама. Семь. Два «плюса» и пять «минусов». Вот так. Папа сказал, что он всех всё равно любит и ушёл спать. Мы посидели молча и тоже разошлись – говорить было не о чем. А ночью папа страшно начал кричать, мама вызвала врача, и его увезли в больницу. Мама в больницу ни разу не приехала. Остальное вы знаете. Всё, мне пора, приеду завтра вечером.

...Когда измученная недосыпом Лиля зашла утром в комнату к бабушке, то застала идиллическую картину. Дядя тихо и счастливо улыбался с закрытыми глазами, принаряженная бабушка в цветастом платье и домашнем, присланном из России пуховом платке, сидела рядом на мягком стульчике и читала вслух Евангелие на немецком. Увидев Лильку, бабушка приложила палец к губам, но дядя почувствовал приход племянницы:

- О, Лиля пришла, ангел наш! – прошептал он, открывая свои голубые глаза. – Ты знаешь, а мне сегодня очень хорошо! Ничего не болит, я даже уколов не хочу. Ты прости меня, что так тебя мучаю, надоело тебе, я знаю, вижу. Я уйду скоро, вот мама даже принарядилась, видишь? Она чувствует, знает. Да не плачь ты, Ангел мой, что ты? Меня сегодня Господь за ручку водил, показывал мир тот. Там хорошо, ох как хорошо! Иди, не надо мне ничего, я с мамой побуду.

Через час дяди не стало…

- Ну что, немчура якутская, поедете на пасеку к дяде Роберту? – спросил нас отец в один из жарких и душных вечеров в Ташкенте. – Там мёд, горы, снега, речки, прохлада! Где ещё такое увидите?

- Поедем! – загалдели мы с сестрой.

Дядю Роберта мы любили. Добродушный, высокий, жилистый, с большими мозолистыми руками, прозрачно-голубыми глазами, обладатель огромного дымящего автобуса Икарус, на котором тот работал водителем - он сразу завоевал наши детские души, ещё в прошлогодний наш приезд в Ташкент. Его дом постоянно был наполнен своими и чужими детьми, домашними животными и безумно вкусными немецкими пирогами «Кюхе», а к его дочке Валентине я, десятилетний пацан, испытывал непонятное пока для меня влечение.

И вот, случилось! Нас, детей, подняли в 3 часа утра, неумытых и заспанных погрузили в кузов ГАЗ-66, и мы поехали в горы. Пасека располагалась в горах Алатау на высоте 2 300 метров, и, конечно же, принадлежала не только дяде Роберту, как я потом, будучи взрослым и заинтересовавшимся этим вопросом, узнал. Десяток предприимчивых немцев, в том числе и наши многочисленные дядьки, скинулись, купив улья и пчелиные семьи, нашли место в горах среди бескрайних альпийских лугов, и организовали в горах посменную вахту. За летний сезон две недели отпуска каждый из них был обязан по согласованному графику проводить на пасеке. И нам очень повезло, что дяде Роберту выпала то время, когда мы приехали погостить в Ташкент.

Но речь не об этом… через шесть часов, измученные тряской по каменистым горным дорогам, мы выгрузились в раю. Пятеро детей, с добрым и сильным дядей Робертом, без родительского контроля, оказались посреди ослепительно белых снежных вершин, сладкого и опасно кусачего запаха мёда, душистых лугов и кипящих, обжигающе холодных горных ручьёв. Две недели пролетели, как стремительный полёт пчелы. Походы к тяжёлым, набухшим елям, за которыми резко наступают снега, парное молоко из фермы, располагавшейся в 500-ах метрах прямо под нами, сочащиеся патокой куски медовых сот с травяным чаем, оптические обманы гор, когда кажется, что ручей бежит вверх по склону, а сопка, до которой рукой подать, оказывается преграждённой ревущим потоком воды, через который переправляется одинокий пастух на бесстрашном коне, пионерские песни вечером у костра… И дядя Роберт, сильный и бесстрашный, добрый и справедливый, суровый и красивый.

Когда мы уезжали, над пасекой поднялась двойная радуга.

 

Спасибо. Отлично провёл время за чтением)))