Байки из склепа (с)

Спасибо, Мигель. Кстати, сюда запостил в первую очередь. На ПО сегодня отослал, а на Удав.. наверное завтра.

 

Автор: vpr

Если услышите от кого ни будь:
-Этот парень родился в рубашке,
знайте, это про меня…



Рояль-флеш.

Медленно открываю глаза. И чувствую, как по всему телу расползается неприятная ноющая ломота. Понимаю, что лежу на холодном и сыром полу. Лицом, в какой то луже. Пытаюсь приподнять голову, и в этот самый момент её пронизывает невыносимая острая боль. Как будто в висок вогнали длинный гвоздь, который прошел навылет, прямо через центр головы, от уха, до уха. Я никогда в жизни не испытывал ничего подобного.
Голова снова падает на пол, прямо в вязкую жижу, и я могу теперь разобрать запах, который от неё исходит. Кисло-солёный и страшный запах крови, судя по всему, моей.
Я снова теряю сознание…

***

Витя, ещё тот кадр. Это ж надо додуматься ехать в июле месяце с закрытыми стеклами, мотивируя это тем, что может надуть. Лучше, конечно париться в тридцатиградусную жару. Зато в машине не так пыльно. Но это не главная причина, держать окна закрытыми. Дело в том, что Витян комплексует по поводу кондея. Почти у всех есть, а у него нет. А так, с закупоренными окнами все будут думать, что и у него есть. Все, это которые встречные - поперечные.
Им не похуй? Ну, кто будет анализировать, есть ли кондей в летящем навстречу авто? Все заняты либо руганью с сидящей рядом половинкой, либо концентрируют всё внимание на наших дорогах. Им гораздо интереснее живыми до места добраться, чем теряться в догадках, на предмет комплектации какого-то там Форда.
Но, с закореневшими комплексами не поспоришь, поэтому, едем и паримся.

Витю в нашей компании не то чтобы недолюбливали, но относились к нему с некоторой долей иронии. Ещё с детдома. У него вечно под матрацем, или в тумбочке что ни будь было припрятано. Сахарок, или краюха хлеба. Всё тащил к себе в норку. Зато и разжиться можно было только у него. Таким образом, он друзей себе вербовал. Так по жизни потом и было.
Когда платим в ресторане в складчину, Витя пытается всех наебать, передёрнуть. Чаевых почти не даёт, но сожрать при этом пытается больше всех. В общем-то, мелочь, но неприятно. Правда у Вити бывают и просветления. Моё предложение оплатить бензин 50 на 50, Витя высокомерно отверг. Хотя, поездка в Крым, дело не дешёвое на сегодняшний день.

***

Виктор предложил мне подработать. Его приятель, или деловой партнёр, я так и не понял, в Крыму дом недавно построил. Закончили отделку, он переселился, но что-то не то в этом доме было. Как-то неуютно хозяину в нем жилось. Дизайнеры местные ему напортачили. Тут Виктор и вспомнил, что я несколько лет в Останкино проработал. Бездарные декорации ваял для многочисленных и таких же бездарных ток-щоу. В общем, в вопросах интерьера разбирался. По крайней мере, проконсультировать смогу, если что. Вот Витька ко мне по старой памяти и обратился. Ему тоже в Севастополь надо было, по делам. Ну и ещё кое-куда, по Крыму.
Я на то время работал дворником в ЖЭКе. Ну и картинки рисовал на заказ. Мазню разную. Времени свободного валом, денег само собой нет, я и согласился.

***

Оборачиваюсь через плечо, смотрю, на заднем сидении книжка лежит. «Покер», Евгения Терентьева.
-Вить, ты чо, решил картишками заняться? – Спрашиваю.
-Да нет. Просто последнее время по «спутнику» турниры смотрел международные. Ну, и увлёкся, знаешь. Интересно стало. Играть не собираюсь, просто теорию изучаю.

Нахуя, спрашивается ему теория?! Если играть не собирается, зачем вникать? Но, надо знать Витю. Он ко всему относится очень скрупулезно. Чего бы не касалось, Виктор всё просчитывает на десять ходов вперёд.

-А вот тебе, Лёха, не помешало бы, теорию изучить. – Вдруг говорит он мне.
-Ты же знаешь, я не азартный. А в карты,… мне просто везёт. Просто везёт,… особенно в середине лета.
Да, именно в середине лета. – Помолчав, добавил я.

Я погрузился в воспоминания. Действительно, все самые трагические события, происходили со мной в середине лета.
Я родился 14 июля. Сам по себе, этот факт не назовёшь трагическим, если бы не одно но. Мама умерла при родах. В тот же день. В ту самую минуту, когда я увидел свет, для неё он померк навсегда.
А ровно через пять лет, умер мой отец. Последние годы перед смертью, он беспробудно пил горькую. Опустился, постоянно лупил меня, и выгонял из дома. И выгнал таки. После смерти оказалось, что квартира переписана на абсолютно чужих людей, а мы с отцом прописаны в какой то дыре за триста вёрст от Москвы. Других родственников у меня не было, и я попал в детский дом.

Потом этот взрыв. В 82-м году на Октябрьском поле.
Летом. В середине лета.
Мне было тогда лет десять, или двенадцать. Дружил с ребятами из шефствующей школы.
Уже возле дома газом воняло так, что дышать было трудно. Я тогда почему-то задержался. Сигареты вроде покупал, не помню сейчас почему, но задержался, и всё тут. Все мои товарищи уже были в квартире, а я только к дому подходил. Еще Саня из окна высунулся и заорал:
-Лёха, давай быстрее. Тебя ждём! Где курево?
Рвануло так, что меня отбросило метров на пять, в кусты. Все тогда погибли, все, кроме меня. В основном, дети. Каникулы были. Вот дети дома и торчали. Помню, как помогал пожарникам руки и ноги по двору собирать. И опознавал. Это Санины, это Игоря…
Потом армия, институт. И ещё… ещё я собирался жениться.

***

Сколько времени я пробыл в беспамятстве, не знаю. Когда в моей голове в очередной раз забрезжили проблески сознания, я снова попытался открыть глаза. Голова всё так же гудела, а вот тело болело уже не так тупо, как раньше. Боль локализовалась и стала острее. Я попытался приподняться, но как только пошевелил рукой, боль буквально пронзила меня в области грудной клетки и вверху живота. Было такое ощущение, как будто мне засунули в нутро горящую головню, и варварски вращали ею. Я редко плачу, но в тот момент, я не смог сдержать слёз. Я лежал в полной темноте, в луже собственной крови, по всей видимости, с переломанными рёбрами. Об остальном можно было только догадываться. Я не знал, на месте ли мои руки и ноги, сколько у меня почек. Две или одна? А может быть ни одной?
Наверное, так же себя чувствует живой карп, которого потрошат на рынке, ловкими движениями вспарывая ему живот, и удаляя ненужные уже внутренности. Отвратительнее всего было то, что я совсем ничего не помнил, кроме обрывков из детства, и частично, последней поездки в Крым.
И ещё меня доводила до отчаяния полная темнота. Вокруг меня не было даже намёка на свет.
Я решил не тратить силы, и закрыл глаза. Попытался вспомнить последние дни. Усилием воли я начал выковыривать из черного и вязкого как деготь, недавнего прошлого, крупицы воспоминаний. Но чем ближе они подбирались к кромешной тьме моей сегодняшней реальности, тем больше напоминали какой то безумный гротеск. Зоя. Юра. Холдем. Флеш-рояль.
Хорошо, сказал я себе, пойдем по порядку…

***

Казино я всегда обходил стороной. Не потому, что я очень боялся проиграться, и не по причине частого отсутствия лишних денег. Мне не интересно играть, хотя я и не проигрываю почти никогда. Эту особенность я заметил ещё с детдомовских времён. Вернее, даже не я, а мои приятели. В дурака, в секу, в буру, в козла, мне не было равных. Я никогда не следил за тем, какие карты вышли, не пытался считать. Действовал чисто интуитивно.
Позднее, в студенческие годы, когда мы нашей детдомовской компанией собирались и расписывали пулю, все хотели играть со мной в паре.
Только один единственный раз я играл в казино. Затащили приятели. Давно не виделись, выпили, кто-то и предложил. Я пошел за компанию.
Играл в «Блек Джек». За пару часов я тогда выиграл полторы или две тысячи. Точно не помню. Надоело смертельно. Остаток вечера просидел у барной стойки, угощая каких-то местных блядей. А потом уехал. Никому ничего не сказал. Просто, уехал и всё. Не вставляет…

А, ну да! Жена была.
В общем-то, и не жена, вовсе. Мы только собирались пожениться. Кольца, свадебный салон. Платье уже было куплено. И какого черта мы тогда сели в эту проклятую машину. Что нами двигало на тот момент? Желание погарцевать, показать всем и себе в том числе, какие мы крутые? Что нам всё похую?
-Давай, Серый пришпорь! – Орал я.
Светка и Жека сидели сзади. В жопу пьяный Серега за рулём, я справа.
Пролетев на красный, Серёга заметил ментов. Слишком поздно. Те метнулись к своей «шахе», видя, что на их жезл кладут хуй. Серёга не останавливаясь, свернул с Народного Ополчения на Маршала Бирюзова, потом резко, влево, на Конева.
Улица делает там, такой плавный поворот. Довольно длинный. Я понял, что мы не вписываемся. Серёга тоже понял. Мне даже показалось, что в последний момент он даванул на гашетку…
Я смутно помню сам момент удара. Помню только, как мир завертелся перед глазами. Замелькали по кругу окна, зажженные фонари. На какой то момент наступила оглушительная тишина. А потом второй, страшный удар. И летящие в глаза осколки стекла, и почему-то очень близко от моего лица, несущееся мне навстречу полотно асфальта. А потом шок.
А потом я очнулся.
Без единой царапины.
Без единого синяка.
В компании трёх покойников.
А потом похороны, блять!
Это было 18 июля 95-го года. На самом пике душного лета.

(продолжение, естественно, следует)

 

Начало серьёзное. Ждём.

 

После поворота на Бахчисарай, есть короткая дорога. Через село Передовое, а затем Орлиное, попадаешь почти к смотровой площадке, рядом с Ласпи. По дороге, есть на что посмотреть. Матушка Природа не отдыхала в этих местах, а трудилась по полной. Витя то и дело останавливался, и тестировал свою новую зеркалку…

Дом мне сразу не понравился. С первого взгляда. Снаружи бессмысленно громоздкий и неуклюжий. А внутри…
Внутри царила эклектика, пожалуй, в самых печальных её проявлениях. Надышавшийся здоровым крымским воздухом, дизайнер, по всей видимости, решил совершить если и не революцию в искусстве создания интерьера, то, по крайней мере, вооруженный переворот. В чем и преуспел.
-Вить, я блять не понял, ты чего меня сюда привёз? – Шипел я на ухо своему приятелю, пока хозяин водил нас по комнатам своего жилого паноптикума.
-А чего?
-Да тут валять всё надо к ёбаной матери, и заново строить. Какие нахуй консультации?
Витя отвечает, что мол, поговори с Юрой (хозяином), наплети ему шерсти на рога. Деньги у него есть, и деньги не малые. Для него пять штук за объемную консультацию, не сумма.

Юра оказался довольно приятным в общении человеком. Держался просто, и не скажешь, что миллионер. Впитывал, как губка Боб, всё, что я ему говорил. Он даже и не пытался посчитать, во что ему выльется реконструкция его позолоченного хлева. Ему был интересен сам процесс. Да и льстило, что шоумен с мАсквы к нему приехал. Аж с самого телецентра. (Витя напиздел конечно, как мог).
Кроме Юры, в доме проживала его невеста, как он её называл, а как по мне, так обычная блядь, каких немало крутилось в Останкино, когда я ещё там работал. Возле каждого Диброва и Парфенова крутились стайки подобных блядей, готовых в любой момент оказать всевозможные услуги своему кумиру. От «сбегать за сигаретами», до «отсосать».
Зоя, так звали невесту Юры, слушала меня с недоверием, как мне показалось. А иногда даже с подозрением.
Ну, в общем, набросал я за неделю два десятка эскизов, по триста долларов за каждый, учитывая, мой ниибать какой вес в московском шоу-бизнесе, и вручил их Юре с пояснениями, и письменными рекомендациями. Зоя только как то странно тогда на меня посмотрела…

***

С невероятным упорством, стоившим мне остатка своих сил, я сумел приподняться на левом локте, и медленно, стараясь не причинять боли своему телу, пополз. Куда, я и сам не знал. Вокруг меня царила всё та же пустота и чернота. Наконец, я уперся плечом в холодную, по всей видимости, бетонную стену, и уже совершенно обессилев, приподнялся, и прислонился к стене. Теперь, я мог по крайней мере, сидеть. Как потом оказалось, недолго. Потому что в сидячем положении, боль в грудной клетке и животе, только усилилась. Голова была по-прежнему налита свинцом, но всё более и более остро, чувствовалась невыносимая резь, там, где находилось моё правое ухо. Я попытался достать рукой до правой стороны головы, но тщетно. Боль в плече, позволила мне лишь оторвать кисть от пола.
Сидя в этой кромешной тьме, я вспомнил рассказ Эдгара По, о заживо погребенных. Я учащенно задышал, чтобы справиться с охватившим меня ужасом.
Юра…
Зоя…
Покер перед сном…
Пару партий, не больше…

***

В тот вечер, наконец то пошел дождь. Дневная жара спала. Мы сидели в патио, и попивали бренди. Не помню, кто предложил сыграть пару тройку партий в покер, перед сном. Витя или Юра. А может быть, это была Зоя? Теперь уже не важно.
Мы поднялись на второй этаж, где рядом с биллиардной была еще одна небольшая комната, в которую я лишь мельком заглянул при осмотре дома. Из всей мебели, в комнате находился только круглый стол, обитый красным сукном, и низкий комод у стены. На комоде лотки со стопками фишек, и картонные пачки карт. Ну, и конечно же, свечи кругом. Как без них. Меня весь этот нарочитый антураж слегка развеселил, но я и виду не подал.
-Садитесь. – Говорит хозяин: - Пара часов у нас есть. А потом, спать. Дел с утра, просто море. Да и вам завтра ехать, (это уже к нам с Витей).
Ну, мы и сели.
Но вот только встали мы из-за стола не через пару часов, как предполагал Юра, а через четверо суток…

***

Начиналось всё вроде бы вполне невинно. Ставки невысокие, курим Юрины сигары, пьем бренди, я рассказываю, каким я вижу интерьер игровой комнаты. Может быть, всё и закончилось на этом, если бы Витя не ляпнул вдруг, что я, везунчик. И что обыграть меня практически невозможно. На Юру эти слова произвели, наверное, такое же впечатление, как красная тряпка на быка. И он предложил немного увеличить ставки. Так, чисто ради спортивного интереса.
-У меня, кроме твоего гонорара за эскизы денег нет. Поэтому, более менее серьёзной игры не получится. – Ответил я Юре.
Тут Витя вмешался:
-Леш, у меня с собой пятьдесят штук есть. Могу ссудить. Выигрыш, пополам! Согласен?
-А проигрыш? – Спрашиваю.
-Даже и не думай. – Говорит Витя, и вижу, как ему тяжело сказать такое. Авантюра, чистой воды. Хотя я в себе уверен на все сто.
Юра ржет:
-Що москали, сползаете?
Витя сел за дилера. Время катилось к полуночи, а ставки росли как на дрожжах. К часу ночи я уже удвоил. Причем только на флопе. То ли Юре совсем карта не шла, то ли он блефовать не мог, не знаю. У меня тоже, в лучшем случае было две пары, или сет. Но я его давил.
К двум часам Юра достал из комода футляр, и раскрыв его, напялил себе на нос солнцезащитные очки. Никогда не понимал этих понтов. Высший пилотаж, это не показывать своих эмоций. А чужие эмоции пытаться увидеть во всём. Не только в глазах. В последнюю очередь в глазах. Руки, уши, волосы на макушке, кадык. Всё это, индикаторы душевного состояния человека. И очки тут не спасут. А только помешают. Потому что глазами можно как скрыть что-то, так и дать понять то, чего на самом деле нет.

И все-таки, игра, это не моё. Утром, я практически потерял к ней интерес. И чем меньше я интересовался ходом игры, тем лучше шла карта. Я оставался абсолютно спокоен, и при этом совершенно не азартен. Игра для меня, это развлечение на время, как кино. Если фильм мне не интересен, я могу встать и уйти. Вот и сейчас, мне просто хотелось встать и уйти. Остановило меня только одно. Сумма на игровом столе. В банке было на тот самый момент около двухсот семидесяти тысяч. А у меня на руке две пики. При флопе, Витя открывает пиковую десятку, валета и туза крестей. Вижу, как Юрины глаза светятся через затенённые стекла очков. Я повышаю, Юра, тоже. Тёрн оказывается десяткой треф.
На ривере, туз пик. У меня флеш. Забираю банк.

В перерывах сендвичи, бездарно приготовленные Зоей, и кофе. Бренди мы уже не пьем, а только курим и курим сигары. От едкого дыма мы уже не различаем сидящего напротив. Юра периодически вскакивает из-за стола, и названивает по мобильному. Зоя бегает вниз, когда раздаётся звон колокольчика, и поднимается наверх, неся в руках то пластиковый пакет, то обувную коробку, то просто плотно стиснутые резинкой прессы банкнот.

 

ух, ёлки.... зацепило... хоть я и не понимаю ничё в птичьем языке - "При флопе, Витя открывает пиковую десятку, валета и туза крестей. Вижу, как Юрины глаза светятся через затенённые стекла очков. Я повышаю, Юра, тоже. Тёрн оказывается десяткой треф. На ривере, туз пик. У меня стрит. Забираю банк. "

 

Передо мной три с половиной миллиона долларов наличными, и приблизительно столько же какими то ценными бумагами, какого-то, хуй поймешь какого, Украинского Газпрома. Как я понял по последним звонкам Юры, он уже давно играет в долг. Птицеферма, завод виноматериалов, виноградники, этот нелепый дом.…

Ну, допустим, дом не жалко. Но куры! Пеструшки, блять! Скоро они перейдут в руки другого владельца. А что у того, другого на уме? Будет ли он их пестовать и лелеять так, как это делал Юра? А может он сварит этих несчастных кур живьём в огромном чане, вместе с перьями и потрохами. И набьёт этим варевом пёстрые пакетики украшенные надменными кошачьими рожами.

Впрочем, мы все уже сходим с ума. Всё происходящее кажется мне нереальным. Ещё недавно, мы сидели в патио, пили бренди, готовились к завтрашнему дню. А теперь мы все имеем бледный вид. И не понятно, кто выиграл, а кто проиграл. Всё это кажется нелепым сном, который вот-вот должен закончиться.

Я делаю ставку вслепую. Юра уравнял. У меня две дамы. Крестовая, и червовая. Не самый лучший вариант. Говорят, что две женщины рядом, это всегда опасно. Впрочем, именно умение обращаться с дамами (в прямом и переносном смыслах) и отличает плохого игрока от хорошего. На флопе король бубен, десятка, и валет червей. Сильно! Удваиваю ставку. На тёрне открывается червовый король. Юра аж плечами так повёл, когда короля увидел. И на месте ему не сидится.
Ощущение такое, что у Юры никак не меньше чем каре. Он идет ва-банк. Точно, либо каре, либо он просто хочет закончить это всё как можно скорее. Впрочем, я тоже. Но для этого мне необходим бек-дор. Вернее, его вторая часть.

Витина рука невыносимо долго тянется к риверу, и, наконец, открывает его. Да! Туз червей! Рояль-флеш! Это означает, что я свободен. Могу плюнуть на всё и уйти из-за стола. Что я и делаю.

***

Спешно собираем вещи. Вещи лежат грудами зелёных лохмотьев на не застеленной кровати, на ковре, просто под ногами. Мы пытаемся систематизировать весь этот ворох, спешно переупаковываем, перетягиваем резинками, бечевкой, всем, что попадает под руку.

-Вить, а как переправить через границу такую прорву денег. – Спрашиваю я.
-Не знаю пока, но придумаем, что ни будь.
-Может, переводом. – Предлагаю я.
Витя смотрит на меня, потом молча поднимает руку и крутит пальцем у виска.
-А чего? – Спрашиваю.
-Таво! Справку о происхождении валюты в обменнике будем брать, или в Ялте на рынке продуктовом?
-А сколько тут? Ты не считал? – Спрашиваю Витю.
Уверен, что он считал.
-Три с половиной, плюс в акциях, три двести, три триста, ну и последний твой флеш, тысяч семьсот. Около восьми где-то. – Спокойно так отвечает Витя.
-Ебнуться можно.
-Можно. Но не сейчас. Сейчас на это нет времени.
Я соглашаюсь, хотя и не совсем понимаю, куда мы так спешим.
-А где Юра? – Снова спрашиваю я, просто так, чтобы не молчать, чтобы сказать, что ни будь. Простое и человеческое.
-Наверху, в спальне. Отсыпаться пошел,… или стреляться.
-Надо бы ему деньги вернуть за эскизы. Не пригодятся уже, наверное.
Витя снова крутит пальцем у виска, и говорит:
-Ему твои шесть штук, как мертвому припарка. Только раздражать человека.

***

Вечером мы съехали от Юры. Нас никто не провожал. Сняли номер замшелый в какой-то затрапезной гостинице у Фороса. До темноты сидели в номере, пили кофе. Витя звонил всё время, каким то своим приятелям в Ялту, Симферополь, ещё куда-то.

- Мобила у тебя с собой? – Спросил он меня.
-Да, а что? – Спрашиваю.
-Выруби, а ещё лучше, дай сюда.

Я протянул ему телефон, он ударил его о стол, так, что отскочила крышка, затем извлёк батарею, а сам аппарат унес в сортир. Я услышал звук спускаемой в унитазе воды.
-Посиди пока тут, я скоро вернусь. Носа не выказывай, трубку не бери. Я скоро.

Не было его минут сорок. Когда он вошел, глаза его горели каким-то нездоровым огоньком. Он постоял с минуту у окна, потом повернулся ко мне и говорит:
-Нам надо от машины избавиться. Дуй сейчас в сторону Севастополя, там на Балаклаву поворот будет. По карте посмотришь, где-то там есть спуск к морю. Форда искупаешь, и на такси, обратно. Я тебя тут подожду. Договорился вроде с людьми. Они помогут деньги переправить. И смотри, чтоб за тобой «хвоста» не было.

***

Я поднял руку, и потянулся к своему правому уху. На том месте, где оно ещё вчера лихо оттопыривалось, я наткнулся на какие-то липкие и бесформенные лохмотья. Ощупал плечо. Оно здорово саднило. Одежда с правой стороны была насквозь пропитана густой кровью. Я мысленно подтолкнул свои воспоминания, и они потекли, сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее набирая обороты.

Наконец, события последнего дня, полностью прорезали темноту моего бетонного склепа, и вот уже перед моими глазами капот Форда, стремительно пожирающего разделительную полосу крымского серпантина.

Дождь не прекращался со вчерашнего вечера. Дорога скользкая, а Фокус совсем не та машина, на которой можно себе позволить идти на пределе в таких условиях. В зеркале заднего вида, я вижу два хищных ксеноновых глаза. Они стремительно приближаются. Я притормаживаю, прижимаюсь чуть вправо. Сзади не спешат идти на обгон, практически прижимаясь к моему бамперу. Я перескакиваю на третью, и пытаюсь уйти в горку с ускорением. Подкапотные силы видимо, не равны, и преследователь не отстаёт ни на метр. Взобравшись на перевал, врубаю четвертую, потом пятую, и уходя под горку, пытаюсь чуть оторваться. Ухожу чуть вперёд, но меня скоро нагоняют. Впереди крутой левый поворот. Хочу плавно придавить педаль тормоза, но машина непослушно взбрыкнув, пытается уйти в занос. Выворачиваю руль, и с трудом выравниваю траекторию. Преследователь чуть отстаёт, и я выжимаю из Форда его последние силы. Ухожу всё дальше и дальше. Неужели оторвался?

На секунду всматриваюсь в зеркало, и вижу, что радоваться рано. Ксеноновые огни приближаются на огромной скорости. Когда перевожу взгляд на дорогу, понимаю, что совершил непоправимую ошибку. Петля дороги круто забирает вправо. Я резко жму на тормоз, но педаль проваливается в пол. Пытаюсь уйти от столкновения с металлическим ограждением, но понимаю, что уже не успею. Удар был почти под прямым углом. Мгновенно сработали подушки, полностью закрыв мне обзор.

Побережье, огромная, как блюдце луна, и лунная дорожка на темной водной глади. Всего этого я не видел.



Полёт в никуда.



Я вжался в сидения, и вцепившись в руль, ждал, казалось целую вечность. Сначала по металлу затарабанили верхушки неказистых крымских деревьев, потом машина видимо зацепилась за ствол, её развернуло, и в момент первого удара я потерял сознание. Видимо сработал рефлекс…

 

Давай быстрей продолжение!!!

 

Сегодня выложу.

 

Стильно! Только почему-то хочется, чтобы без писек-сисек дальше обошлось, и так хорошо!

 

Очнулся я на земле. Дождь уже не хлестал, как все эти дни, а может быть, просто не мог пробиться сквозь густую крону деревьев. Машина, вернее то, что от нее осталось, застряла между деревьями, шагах в двадцати от меня. Водительская дверь была вырвана с корнем, видимо, поэтому я сейчас лежал на земле, а не висел на высоте двух метров в покореженном кокпите.

Попробовал подняться, но тела своего не чувствовал. Даже пошевелить пальцами на руках и ногах я не мог. Кричать тоже не мог, да и был ли смысл? Дышал с большим трудом, как будто на грудь мне опустили огромный бетонный блок. Боли не было, и я не мог понять, почему так тяжело работают легкие.

Через какое то время я услышал голоса, и хруст ломающихся веток. Это явно по мою душу, подумал я тогда. Мне оставалось только лежать и ждать. Если меня найдут.… А что будет, если меня найдут? Вопрос в том, кто найдет.

Голоса раздались совсем близко от меня, и по одному из них, я узнал голос Виктора.
-Витя-я-н… - Это всё, что я мог из себя выдавить. Не думаю, что меня услышали, так как я сам с трудом мог расслышать свой хрип.

Совсем близко, блеснул свет фонаря. Я повернул голову, и увидел два силуэта, пробирающихся в мою сторону. Направленный в лицо свет, лишал меня возможности разглядеть подошедших. Но я точно знал, что один из них, Виктор.



-Вот он, голуба. – Неожиданно прозвучал голос Зои.
-Живой вроде. – Это уже Витя.
-Жи-и-во-й. – Проскулил я, пытаясь изобразить на лице радость.
-Давай, Витя. Нельзя его так оставлять.
-Не-ельз-зя. – Вторил я.

Виктор опустил фонарь, и теперь я мог разглядеть их обеих. Попытался улыбнуться.
-Ты ничего не взял с собой? – Нервно спросила Зоя, и добавила: - Лопату, например?
-Нет. Я думал, что,… что не придется.
-Придётся, Витя.
-Чем? Поленом, что ли? – Зло спросил Виктор, оглядываясь кругом, и рыская по кустам лучом фонарика.
-Возьми. – Сказала Зоя, и протянула что-то Виктору.

В процессе этого немногословного диалога, я уже всё понял. Витя, мой старый детдомовский приятель, Витёк, направил мне в лицо ствол пистолета. Вспомнилось вдруг, из какого-то старого советского фильма, «Отвороти глаза-то!».

Я собрался с силами, и превозмогая боль, попытался приподняться на локтях. Последнее, что я видел, это то, как Витя, перед тем, как нажать на спусковой крючок, отвернулся в сторону, и на какое то мгновение его рука дрогнула, и сместилась чуть влево. В момент выстрела, я подался вперёд…

***

Вскоре я увидел едва различимую узкую полоску света чуть ниже уровня моих глаз. Я полз к ней по бетонному полу. Понимая, что времени у меня не так много, я спешил. Спешил, насколько мог, насколько позволяли мне силы. Эта узкая полоска была для меня единственной связью с внешним миром. Когда я добрался до неё, меня ждало новое разочарование. Дверь оказалась металлическая, и запертая снаружи, по всей видимости, на висячий замок. Я скребся в эту дверь, пытался звать кого-то в узкую щель под дверью, но крик мой скорее был похож на нечленораздельный вой.

В который уже раз, я доходил до отчаяния, и мне вспомнился Индеец Джо, запертый по нелепой случайности в лабиринте пещер. Правда дверь там была деревянная, а у Джо был, по крайней мере, хоть перочинный нож. Зачем я читал в детстве всю эту поебень? И вот теперь, когда я сам попал в подобную ситуацию, меня по очереди пугают герои произведений Марка Твена, и Эдгара По, и авторы не дают никаких практических советов, как из неё выбраться…

Но дверь все-таки открылась. Не сама по себе, конечно. Меня вытащил на свет божий мужичок, невзрачной наружности. Он сразу засыпал меня потоком совершенно идиотских вопросов:

-Тю!? А як же ти тут сховався? А де ж твое ухо? Ой, та хто ж тебе так отделал?
-Какое сегодня число, дед? – Было первое, что я у него спросил.
-Чотырнадцатое липня, сынку.
-А по-русски можешь сказать? – Спрашиваю я.
-Чотырнадцатое июля, макушка лита, разумиишь?
-Тогда поздравь меня с днем рождения. И это… врача бы мне.
-Який врач, ти шо? Вин же тибя у могилу загоныть. Нуткась, пишлы до мене.
-Да как я блять, пойду? Дед! Я только ползать могу…

***

Выходил меня старик, на ноги поставил. Если бы не он, я бы, наверное, сдох в какой ни будь придорожной канаве, без жратвы, без документов, и без денег. Спасибо ему.

Вот уже скоро год, как я помогаю Бате, в его нехитрой работе на причале. Конопачу посудины, которым самое место на помойке, а не в прокате, ремонтирую лодочные моторы. Покрасить, подновить, поштукатурить. Всё это я теперь умею.

Но, время разбрасывать камни прошло. И вот сегодня, мы, быть может, в последний раз, сидим с Батей на летней веранде и пьём его отвратительный чай. Бате не хочется отпускать такого ценного работника, и он, в который уже раз за последние дни начинает причитать:
-Що тоби эта Москва твоя? Може ни поидэшь?
-Да нет, Батя. Надо мне в Москву. – Отвечаю я, и всматриваюсь в морскую даль.
-Дивчина у тоби там, чи як? – Снова интересуется Старик.
-Да какая дивчина, дед? Кому я нужен, с одним то ухом?

Мы смеёмся моей дурацкой шутке, и Батя, похлопав меня по плечу, говорит:

-Ну, як знаэшь. А то… - Снова начал уговаривать меня старик, но я остановил его.
-Друг у меня в Москве…. Старинный друг. Очень мне надо повидаться с ним. Просто обязательно, понимаешь?

***

Ну, вот и всё.

Снова пришло моё время, и нагрянула макушка лета.

Ровно год назад, ты сделал свою ставку, Витя. А теперь моя очередь. И я пожалуй удвою, а потом переверну ривер, и ты, Витенька, получишь от меня самый настоящий Рояль-флеш…


2008 vpr

 

Маловато!! Маловато будет!!!!

 

Маловато или нет, я не знаю. Но это всё. Финал.

 

Спасибо VPR! Специально на даче сейчас час интернет настраивал через мобильник, чтобы конец дочитать.

 

Вери Гуд. Спасибо!

 

Наши


О Лещенко мало что было известно его товарищам по оружию. Сам он не распространялся на этот счёт, а задавать ему вопросы личного характера, красноармейцы не решались. Поговаривали только, что жену его зарубили насмерть казаки. Но это было лишь предположение. Ведь должно же быть, хоть какое то оправдание его угрюмому и суровому виду.

Но сегодня вечером, Захарыч решил вызвать командира на откровенность. Почему-то именно сегодня, Лещенко был настроен на подобные разговоры. Видимо сказывалась усталость последних недель уходящей осени, вызванная кровавыми и неожиданными событиями на побережье Азова.

-Слышь, Лешенко, а у тебя дети есть? – Спросил Захарыч.
-Да вот не нажили мы с Алексеевной детей-то. Не срослось что-то…
Захарыч хитро прищурился, затянулся самокруткой, и выпустив густой дым, продолжил своё, шитое белыми нитками, дознание:
-Не беда. Наживёте ещё.
-Да нет, Захарыч. Вряд ли. – Ответил командир.
-А чего? Аль не магёт?
-Умерла моя Алексеевна. – Коротко ответил Лещенко. Ему вдруг захотелось рассказать Захарычу и про тиф, и про ужасающий и беспощадный голод, покосившие всю их деревню, но он сдержался, и только махнул рукой.

Видя, что вытянуть сегодня из Лещенко ничего больше не удастся, Захарыч решил посвятить командира в хитросплетения своей родословной, но они не вызвали живого интереса командира, ибо из-за болтливости Захарыча, хитросплетения эти давно были наизусть известны всему полку.

-А у меня сын. Здоровый, наверное, обалдуй уже. Скоро восьмой год как. - Задумчиво сказал Захарыч. Помолчал с минуту, и спросил:
-А чего там, не слышно когда домой-то?
Лешенко только пожал плечами. Почесал небритый подбородок и с неохотой ответил:
-Да хер его знает. Деникина разобьём, а там видно будет. А вообще-то я не знаю. Мировая революция потом, вроде.
-Это что ж, опять в ружьё? Когда же я сынка увижу. Да и баба моя одна там. Как она справляется? – Уныло запричитал Захарыч.
-Ты мне эти контрреволюционные разговоры брось! Не время сейчас в поле раком стоять!
-Да я чо,… я ни чо. Мне бы только семью повидать. Хоть одним глазком. – Смущенно и испуганно протянул Захарыч.

Лещенко сам уже давно дома не был. Ещё с «германской». Лет пять уж поди. Он вздохнул, и что бы не дать тяжёлым мыслям овладеть собой, поднялся, и растолкав третьего присутствующего в хате красноармейца, сказал:
-Сафронов, сходи, глянь, как там арестанты.
-Да чего на них глядеть-то.… – Начал было Захарыч, да Лешенко так грозно посмотрел на него, что тот осекся.
-Смотри, Иван, как бы тебя твой длинный язык до худа не довёл. – Сказал ему Лещенко, и поторопил закопавшегося в шинели Сафронова:
-Давай парень, живее. А я пойду узнаю, может из штаба, какие указания были.

Арестанты содержались в ближайшем покосившемся, но достаточно крепком на вид сарае, с добротной дверью, запиравшейся на поржавевший «амбарный» замок. В двери было выпилено небольшое окно, в которое при желании можно было просунуть разве что голову.

***

Арестанты, в количестве четырёх человек, представляли собой достаточно разношерстную компанию. Самым опасным, безусловно, был ротмистр Еремеев. Даже не смотря на лёгкое ранение, держался он независимо. Ротмистр был достаточно щуплым на вид, но огонь в глазах, и волевой подбородок, выдавали в нём человека смелого и решительного. Потеряв своё подразделение, после кровопролитного боя у станицы Брюховецкой, он трое суток пытался пробраться через «красные» кордоны к «своим», пока обессилевший, и голодный, не вышел на тракт. Там его и подобрал Емельян Ступин, ехавший с женой на подводе в сторону станицы Приморско-Ахтырской. То есть в сторону невидимой, и постоянно меняющейся линии фронта. Вечером того же дня их и задержал пикет «красных».

Четвёртым арестованным был семинарист, из Новороссийска. Когда «взяли» Ступина с женой и офицером, то уже при въезде в деревню, шедший по дороге парень и дополнил этот печальный квартет. Всё бы ничего, да вот в котомке у него, красноармеец Сафронов обнаружил две ручных гранаты «Mills-bomb». На кой чёрт они понадобились семинаристу, неизвестно. Может быть, закончившиеся в марте-апреле 1920 года боевые действия на Кубани и в Новороссийске, и установившееся на время затишье, стали причиной такого вот легкомысленного поведения местных жителей.

***

Сафронов, выйдя из натопленной избы во двор, зябко передернул плечами, и поплёлся в сторону «арестантской». Начало октября выдалось тогда непривычно морозным для этих мест. Да ещё близость морского побережья добавляла и без того холодному ветру, какую-то пронизывающую до самых костей колкость.

-Эй, не помёрзли там? – Спросил красноармеец, боязливо вглядываясь в черноту маленького окошка.
-Холодно, однако. – Раздался из темноты голос одного из арестованных. Судя по всему, Емельяна Ступина.
-Вы бы нас на допрос вызывали что ли. Погреться. Тут всё-таки женщина.– Подал голос ротмистр.
-Дык,… допрашивали уже. Сколько можно? – Оправдывался Сафронов.
-Так что нам теперь, перемёрзнуть тут что ли? – Не унимался ротмистр Еремеев.

Сафронов и сам понимал, что держать живых людей в такие морозные дни в холодном сарае, не совсем правильно. Не по человечески как-то.
-Щас, кипятку принесу. – Ответил он, и быстро пошел обратно в хату.

В этот момент набухшие свинцом облака, второй день застилавшие небо от края и до края, разродились, наконец, первыми хлопьями снега. «Прям как у нас, в Архангельске», подумал Сафронов, задержавшись на мгновение на пороге, и обводя взглядом двор, начавший уже покрываться белым снежным покрывалом.

***

-Слышь, офицерик,… как там, в Петрограде то было всё? А то мы тут живём уж третий год в неведении. То белые, то красные. – Спросил Емельян, обхватив руками оловянную чашку, и прихлёбывая обжигающий внутренности кипяток.
-Да не был я в Петербурге. Я на фронте тогда был. Революция произошла без моего участия, старик. Вот так вот.

Дед помолчал, но видимо, сидеть в полной тишине ему было не в моготу, и он опять обратился к ротмистру:
-Ты женат, хлопец, или как?
-Женат отец, да вот где жену искать теперь я не знаю. Писала из Самары в последний раз, от родственников. Слышал, что они потом в Крым подались, а оттуда в Константинополь.

-И что? Нету у тебя больше сродственников? – Снова спросил Емельян.
-Да помолчи ужо, чорт старый! Чего человека мучаешь? – Подала голос жена Емельяна.
-Цыц, баба! Не встревай в мужской разговор! – Оборвал жену мужик, и снова обратился к ротмистру:
-Чего вы всё воюете? Может, хватит ужо? Не наубивались друг дружку?
-Я Царю и Отечеству присягал, отец.
-Дык, царь же говорят, злыдень и кровопийца был... – начал, было Емельян.
-Кто? Кто говорит?
-Ну, дык,… эти… красные и говорят.
-Красные моего брата расстреляли. И всю его семью. Жену и двоих детей. Так кто кровопийца? – Тихо спросил ротмистр.

Воцарилось молчание, изредка нарушаемое вздохами женщины, и отчаянным шморганием семинариста. Ротмистр Еремеев, допив одним глотком оставшийся в кружке кипяток, обратился к пареньку:
-Эй, парень, как тебя?
-Петя. Пётр. – Раздался сдавленный голос из темноты.
-На кой ляд, скажи мне Пётр, ты таскаешь с собой гранаты? Может, убить кого собираешься?
-Да я нашёл их. Подобрал, просто. Фейерверк хотел устроить. – Ответил семинарист, и снова шморгнул носом.
-Будет тебе завтра фейерверк парень. Тебе сколько лет?
-Шестнадцать. А что будет. Ну, завтра?
-Выпорют тебя, и к родителям отправят. И родители тебя выпорют, и правильно сделают. Я бы выпорол. - Рассмеялся ротмистр, и спросил:
-Есть у тебя родители?
-Мамка. Батю немцы убили. – Сказал парень, и всхлипнул.
-Ладно, спать пора покладаться. – Подвёл черту Емельян: - Утро вечера мудренее.

***

-Ну что там? – Спросил Лещенко вошедшего красноармейца.
-Известно, мёрзнут. Кипятку бы им.
-Давай Захарыч заварку свою. Сахар есть? – Спросил Лещенко.
-Да какой щас сахар?!
-Давай, давай. Есть у тебя, я знаю. – Сказал Лещенко, и помолчав с минуту добавил:
-Завтра выдвигаемся. На Новороссийск идём.
-А с этими что? – Спросил Захарыч.
-Завтра утром всех четверых в расход.

Захарыч, собравшийся было лезть за пазуху, к заначке с сахаром, замер. Сафронов, тоже застыл на пороге, с котелком в руке.
-Что, всех?
-Плохо слышали?
-Может Старика с женой,… того. Они вроде наши. Свои, то есть. – Начал было Захарыч.
-«Наши», раненых белых офицеров через линию фронта не перевозят. – Резко ответил Лещенко.

Жидкий чай заваривался в давящей на уши тишине. Захарыч начал было откалывать от куска сахара, да плюнул, и передал Сафронову всё, что у него оставалось. Только остатки сгрёб ладонью со стола, и забросил себе в рот.

-Чего там? Снег что ли? – Спросил Захарыч, когда Сафронов вернулся с пустым котелком, и с порога стал отряхивать шинель от белого морозного пуха.
-Хуле спрашиваешь, Захарыч? Не видишь штоль? – Злобно ответил красноармеец.
-Хуле, хуле.… Только и знаешь, это своё хуле. Я тебя по-человечески спросил.
-А я тебе по-человечески ответил.
-Да пошел ты!
-Сам пошёл…
-Прекратить! – Рявкнул Лещенко, и с силой приложил ладонью по деревянному столу.
-Сейчас спать. Завтра до хутора Степного, а оттуда на Новороссийск. А этих, - он мотнул головой в сторону окна, - нам с собой тащить, резона нет. Я сейчас заступлю, а ты, Захарыч, в два меня сменишь. Ты в четыре. – Указал Лещенко на Сафронова.

***

Снег перестал идти где-то с середины ночи, поэтому земля была укрыта белым покрывалом не полностью, а с проплешинами, в которых угадывались ворохи палой листвы, или засохшие, но ещё местами зелёные пучки травы.
Сафронов растолкал товарищей, и вскоре они уже были готовы к неприятному, но такому необходимому для дела революции мероприятию.

-Может, паренька хоть отпустим? – Спросил с надеждой Захарыч.
Лещенко, застёгнув портупею, и прицепив сбоку деревянную кобуру, хлопнул себя по бокам «кожанки», как бы прогоняя из своего нутра вчерашнее проявление слабохарактерности, и малодушия, уверенным голосом произнёс:
-В прошлом году, в Новочеркасске, барышня в штаб армии пришла. Никто не остановил. А барышня подорвала себя и жизни двенадцати наших ребят вместе с собой унесла. И это БАРЫШНЯ! А тут, целый семинарист-бомбист, блять!

***
Унылая процессия вышла за околицу, и направилась в сторону леса. Углубившись в лесную полосу, Лещенко, приказал «арестованным» остановиться, и повернуться лицом к красноармейцам.
-Именем революции… вероломно… чаяния мирового пролетариата… унижения… привести в исполнение!

Захарыч, пожалев Сафронова, взял на себя семинариста.
-В офицера стреляй. – Сказал он молодому красноармейцу.
После первого залпа оба, и семинарист, и ротмистр, упали, как подкошенные.
После второго, Емельян неуклюже завалился на бок, а его жена, не переставая всё время, с начала пламенной речи Лещенко, надрывно подвывать, упала на колени.

-Куда ты стреляешь, сволочь! Сафронов, я тебе говорю! – Заорал Лещенко, а затем снова:
-Перезаряжай! Пли!

Два выстрела грохнули одновременно, и женщина, резко запрокинув голову, отклонилась назад всем телом, и упала в снег, продолжая выть.

-Раненых добить надо. Если есть. – Вяло произнёс Лещенко.
Бойцы подошли вплотную к расстрелянным. Захарыч, подталкивая их прикладом, так, как будто ворошил палкой куст, собирая подосиновики, удостоверился, что трое, из четверых вчерашних «арестантов» мертвы. Сафронов стоял над раненой женщиной, с любопытством разглядывая её причудливо вывернутое тело.
-Сафронов! – Окликнул молодого красноармейца Лещенко, и тот, выйдя из ступора, слегка подавшись вперёд, и как-то по-стариковски сгорбившись, стал методично и тупо бить прикладом лежащую женщину по голове. Вскоре, под глухими ударами приклада, женщина конвульсивно дёрнулась, но вой продолжался, нарастая всё громче, и Сафронов продолжал бить и бить, погружая приклад в вязкое, кровавое месиво.
-Прекрати! Хватит, я сказал! – Закричал Лещенко, и они вдвоём с Захарычем оттащили Сафронова за руки, от распростёртого тела. Только теперь они поняли, что нарастающий вой издавала вовсе не женщина, которая была уже мертва, а именно Сафронов.
-Парень, хватит. Слышь, хватит уже. Ну, перестань, не раскисай. – Твердил Лещенко.

***

На снегу, на прелой листве и в сухой траве, видны были кали крови, густой и красной, как осенние ягоды, рассыпанные, чьей то неловкой рукой.

-На морошку похоже. – Тихо произнёс Сафронов.
-Что? – Спросил Лещенко.
-Как дома у нас…. В Архангельске…. Ну, морошка, ягода такая, красная.



2008 vpr

 

Мигель, а что на Удав не заходишь?
И это... Вывесил бы там "Расчленёнку". Думаю, втыкателям понравилось бы.

 

Да, грустный рассказ...

На Удав? Да чёта дел много - недосуг. А расчленёнка длинная слишком, втыкатели не осилят.

 

"Кирзу" осилили. Частей в 12 вывешивалась. И вся в Нетленку паравозом уехала. И "Расчленёнка" твоя, на мой взгляд, не хуже, если не лучше написана.

 

Автор: vpr

Альфа Центавра.

Петр Заступин, мой сосед по даче, а по совместительству, капитан МВД, предложил мне поучаствовать в его частном космическом проекте. У него были проблемы в семье, и он, во что бы то ни стало, решил совершить в своей жизни настоящий мужской поступок. Я без долгих раздумий согласился, так как жизнь моя семейная на тот момент тоже не ладилась. Капитан забрал мою долю денег и приступил к строительству космического корабля, для полёта на Альфа Центавра.
Через месяц, он сообщил мне, что проект рухнул из-за отсутствия необходимого количества щебня и песка. Он всё время плакал, как ребёнок, и был безутешен. Мне пришлось успокаивать его двумя бутылками водки и солёным огурцом.

Капитан вернулся домой, а утром я узнал, что прошлой ночью, он покончил счёты с жизнью, отправившись в последний полёт из окна своей московской квартиры. Капитан пролетел 22 этажа, и головой пробил асфальт на глубину восьми метров.
Так как я отдал все свои сбережения на подготовку космического полёта, и уволился с работы, в ожидании старта, проблемы в моей семейной жизни усугубились. Я не смог достроить четвёртую стену на нашей даче. А жить с тремя стенами в доме совершенно невозможно, уверяла меня супруга. Мы начали ссориться по пустякам, и я ушёл из дома. Я нашел прибежище на Зеленоградском кладбище, в небольшом склепе, какого то "нового" русского. В Москве я устроится не смог, так как очень дорого. А в Зеленограде я работал за жильё и еду. Помогал смотрителю по ночам отлавливать на территории буйных покойников, и проводил еженедельные семинары среди трупов, на самые разные темы, например, "Методы борьбы с ускоренным гниением внутренностей в весенне-летний период", или "Тепло и звукоизоляция гробов из хвойных пород дерева".

Вскоре, у меня появилась невеста. Лизанька. Превосходно сохранившаяся, недавно захороненная девушка. Её изнасиловали, а затем убили, восемнадцать темнокожих гастробайтеров, когда она возвращалась домой из музыкальной школы. Она не представляла себе жизни без музыки, (даже после смерти), и я смастерил для неё лютню и дудку, из ясеня, который рос рядом с её могилой. Вечерами она бренчала на лютне с верёвочными струнами, и дула в дуду. А по воскресеньям мы устраивали концерты классической музыки для умерших. Они слушали и плакали. Жмурики стали более терпимы друг к другу. Перестали воровать у соседей подломленные гвоздики с могил и еду, которую родственники приносили на праздники.

Смотритель был доволен моей работой, и зимой у меня в склепе появился масляный обогреватель, любезно представленный новым шефом. Правда невеста моя стала портиться гораздо быстрее. Руки и ноги уже покрылись синими пятнами, и вытек правый глаз. Но я всё равно любил её, потому что она просто виртуозно играла на лютне. Уж не говоря про дутьё в дуду.
А потом меня прогнали из склепа, родственники хозяина могилы. Приехала милиция, могилу вскрыли, а там оказался пустой гроб. Тёмная история, в общем. У "новых" русских всегда тёмные истории. Смотритель очень жалел, что потерял такого ценного работника, но устроить меня на ПМЖ в крематории, отказался. Мне пришлось уйти и искать себе другое место для проживания. Моя любимая решила пойти вместе со мной.

Мы зарабатывали музыкой и пантомимой. Пришло лето, и моя невеста стала все быстрее разлагаться. Однажды, во время концерта перед бомжами Воронежа, у неё отвалилась правая рука. Мы не смогли закончить даже увертюры. Нас жестоко побили камнями и отказали в пище и ночлеге. Мы решили идти на север, чтобы замедлить необратимые процессы, происходящие в организме моей невесты.
В августе нас арестовали под Архангельском, из-за подозрительного вида моей спутницы. Судебно медицинский эксперт зарегистрировал смерть Лизоньки, и нас разлучили. Лиза отправилась в морг, а я под суд. Суд признал меня виновным в незаконной эксгумации, и я попал на зону.
На зоне было много еды, но и работать приходилось тоже много. В основном, работа заключалась в чистке туалетов. Я изобрёл специальный механизм для быстрой и качественной чистки. При помощи старой электродрели, щётки и сервопривода собственной сборки, можно было управлять чисткой сортира, находясь на приличном расстоянии.
Дабы облегчить быт осужденных, я продолжал изобретать и усовершенствовать всё, что только возможно. По просьбе "авторитетов", я смастерил вакуумную многоступенчатую дрочилку, механический дозатор для заварки "чефира", шахматы с двумя пешками, круглые нарды, и карты без рисунка. В туалетах стало чисто, "авторитеты" перестали ебать "петухов", предпочитая проводить время в компании вакуумных дрочилок, или играя в настольные игры. Прекратились драки и поножовщина.
Все эти новшества не понравилось руководству зоны, так как не способствовали укреплению "дружественных" взаимоотношений между "шнырями" и "авторитетами", и нарушали установленный годами порядок жизни.
Я не вылезал из карцера, и чтобы жизнь моя на зоне не превратилась в настоящий ад, я устраивал турниры по футболу, при помощи хлебных мякишей, и высушенных макарон. Результаты матчей я выцарапывал обломком оловянной ложки на стене карцера.
Однажды ночью, меня разбудил охранник, велел мне одеваться, вывел за пределы зоны, и сказал, чтобы духу моего здесь больше не было. Это распоряжение его начальника. Так он сказал.
Я стал скитаться в поисках приюта, пока однажды, меня не подобрал бродячий цирк шапито. Впрочем, всё было не совсем так.
В один из дней моих скитаний, я попытался украсть из дурно пахнущей палатки шампур с шаурмой. Я оторвал его от основания, пока продавец отвернулся за лавашем, и бросился бежать. Меня преследовали двое азербайджанцев, угрожая надругаться надо мной и моими родственниками. За родственников я не боялся, ведь найти моих близких, практически не возможно, а вот за себя было страшно. Но отступать я не собирался, потому что не ел к тому времени дня три или больше.

Я пробежал пару кварталов, и немного оторвался от преследователей, когда меня неожиданно схватили за руку и увлекли в темноту арки, выходящей во двор. А затем в подъезд заброшенного дома.
Моей спасительницей оказалась молодая девушка, с рыжими волосами, конопатым лицом, совсем без ресниц и бровей, зато с внушительного размера грудью.
Она тут же вцепилась зубами в ещё дымящийся конус нарезанного мяса, и с рычанием принялась отрывать от него куски. Я аккуратно воткнул шампур между рассохшимися створками окна, и девушка, нагнувшись вперёд, снова впилась в мясо своими молодыми зубами.

Вид этой рыжеволосой бестии возбудил меня, и я, встав на колени позади девушки, медленно приподнял её короткую юбку, и приспустил розовые, застиранные трусики. Потянув носом, я почувствовал удушливый запах подгнившей рыбы, а коснувшись языком её промежности, ощутил во рту горечь. Почувствовав моё прикосновение, девушка чуть присела, раздвинула бёдра, при этом, продолжая с рычанием поедать мой трофей. И вдруг, начала мочиться. Даже не мочиться, а просто-напросто ссать. Да, именно ссать, как делают это коровы, или алкоголики, обпившиеся пива. Самозабвенно и обильно. Я еле успел отскочить в сторону.
Дождавшись, когда девушка справит нужду, я расстегнул брюки, и обхватив её за ягодицы, вошёл в её мягкое и влажное нутро. Девушка зарычала, но не захотела отпустить мясо. Я размеренно вгонял в неё свой истосковавшийся по женщинам, член, а она, немного успокоившись, заурчала уже более миролюбиво. Вскоре, я обильно кончил в неё, застегнул брюки, и устало присел на подоконник. Есть мне уже не хотелось, да впрочем, еды уже и не было. Моя новая подружка выпрямилась, облизала шампур, раскатисто рыгнула, и обхватив руками за шею, стала мычать мне на ухо что-то бессвязное.
Затем она отвела меня за руку к круглой палатке цирка, на городской площади, и я стал жить в вагончике на колёсах, занимаясь уборкой в клетках с животными, стиркой и ремонтом цирковых костюмов, а по ночам, обслуживанием моей рыжей бестии, Марты, немой гимнастки, и дочери хозяина шапито. Так продолжалось несколько лет.
Днём я работал, ночью трахался, и только вечером, между этими двумя занятиями, у меня было время подумать о себе и о своей жизни. Я вспоминал Лизаньку и майора Заступина. Мне хотелось улететь на Альфа Центавра вместе с ними. Мне хотелось бежать без оглядки, бросить Марту, и этот опостылевший цирк, но я не мог. Не мог, потому что, два года назад, убирая клетку со львом, я потерял ногу, и кусок жопы. Вторую ногу мне в тот же вечер отгрызла моя вечно голодная сожительница. Кроме всего прочего, меня разыскивала милиция и азербайджанская диаспора. Ведь шаурму мне так и не простили. Конечно, я отрастил бороду до пояса, и потерял ноги. В таком виде меня трудно будет узнать, а вдруг,… если меня поймают, мои глаза не смогут соврать. Они будут кричать, "Да! Да, это я украл!"…
И все-таки я решился на побег. Проснувшись однажды ночью, я неслышно поднялся с постели, выкрасил бороду и волосы на голове в канареечный цвет, и выкатив из конюшни, заранее припрятанную каталку, пустился в бега.
Я продирался через азербайджанские пикеты на дорогах, прятался в лесах от нарядов милиции, клоунов и гимнастов шапито, преследовавших меня, верхом на слонах. Через какое то время, преследователи отстали. Я вновь ощутил запах свободы, и устремился к истокам. Туда, откуда всё началось.
То, что я увидел, ничуть меня не разочаровало, а наоборот, в какой-то степени, даже обрадовало. Дача была достроена, и даже более того. Вместе с появившейся четвёртой стеной, дом вырос ещё на три этажа вверх, и наверное, на столько же вниз. В огороде, ранее пустом и заброшенном, росли огромные тыквы и кабачки, в металлопластиковых теплицах румянились сочные помидоры, и даже ананасы и манго. Вокруг дома резвилась стайка детей, как две капли воды похожих на мою жену, и на председателя местного поселкового совета.
Я сколотил небольшую будку, и притворяясь собакой, прожил несколько лет рядом со своим (бывшим) домом, наблюдая за царящей в нем идиллией. Дети кормили меня три раза в день, и даже моя бывшая жена пару раз подходила к будке, вглядывалась в глаза, задумывалась на мгновение, и уходила, пожимая плечами.
Я не знал, и даже предположить не мог, что меня всё это время искали. А, как известно, кто ищет, тот в конечном итоге находит. Нашли и меня, но не милиция, и не азербайджанцы. Нашли меня Лизанька и майор МВД Заступин.
Невеста моя, не дожидаясь повторного захоронения, сбежала из морга, и наводила справки, долго и кропотливо. Выяснила адрес зоны, где я отбывал наказание за несовершенное преступление, побывала и в цирке шапито, и наконец, в один прекрасный день, появилась перед моей будкой.
А майор Заступин, вовсе и не выбрасывался из окна, а всё это время был на лечении в психоневрологической лечебнице Солнечногорска. После удачно проведенной лоботомии, он покинул больницу, и так же как и Лизанька, занялся моими поисками, одновременно не забывая о проекте всей его жизни.

В один день, рука об руку, они и появились перед моим скромным убежищем. Ослеплённый лучами солнца, и не имея возможности разглядеть лица подошедших, я высунул голову из будки, и залаял.
Описывать радость встречи не буду, дабы не утомлять читателя. Скажу только, что корабль к тому времени был уже готов. На меня надели скафандр без ног, на Лизаньке был такой же блестящий наряд, как и у меня, но с одной рукой, и только Заступин был при всех своих конечностях, поэтому, единогласно и был избран капитаном космического корабля.

Когда наша процессия продефилировала по центральной улице дачного посёлка в сторону болота, где стоял наш корабль, укрытый от посторонних глаз валежником, изумление моих родственников, и бывших знакомых трудно было описать. Каждый хотел взять у нас автограф, или сфотографироваться на память. Мы разрешали, мы не держали зла на людей, мы готовились к лучшей жизни. Только, почему-то в самый последний момент перед отлётом, эмоции взяли верх над моим разумом. Я не удержался, открыл иллюминатор, и обращаясь к толпе, заорал:
-Да ебитесь вы все колом, скоты!

vpr 27.02.08

 

Афёра конца 80-ых.

- Киря, ёптить! – заорал ещё от калитки Олег. – Где твой прицеп?
- Вон в огороде стоит – ответил Киря, вылезая из-под машины и вытирая руки ветошью. – А зачем тебе? На нём же номеров нет!
- Похрену мне номера, я же теперь мент, заводи свою колымагу, цепляй прицеп, поехали скорей! – продолжал орать товарищ, аж подпрыгивая от напряжения.
- Да погоди ты, дай колодки поменять, я уже колесо снял. Что случилось-то?
- Вечно у тебя ничего не готово! Сколько ещё времени нужно?
- Да минут 15, потом тормоза прокачаем, раз уж ты появился, и поедем. Не кипятись! Объясни толком!
- Вот же засада, растащат всё нахрен! Давай быстрее! Короче, слушай! Базу «Болхоз» знаешь? На Старом шоссе?
- Знаю, конечно, я когда в автоколонне до армии работал, часто туда ездил.
- Так вот, там вчера вечером охрану сняли! – Снова начал орать Олег. – Ты представляешь? С базы, которая половину республики снабжает, снять охрану! Вот я лох то дремучий, вчера бы знать! Там уже больше половины вывезли, наверное! Сука брат двоюродный, не мог раньше мне сказать! Ничего, пока информация только по своим прошла, может, что-то и осталось.
- Нихрена себе! Нафиг колодки, тащи прицеп! Хотя, подожди… а если поймают? – Киря с грустью вспомнил историю, как с тем же Олегом полгода назад они чуть не попались на краже, как они думали, бесхозных свай, валявшихся за забором пищекомбината. Пригнали кран из Кириной автоколонны, грузовик, слава Богу, ещё грузить не начали, как тут же наряд милиции подъехал. Еле откупились тогда.
- Кто поймает? Я же тебе русским языком говорю – нет охраны!!! У меня брат двоюродный, Сашка, во Вневедомственной замначальника, он и сказал, что вчера приказ видел о снятии охраны. Сука, всю ночь он думал, видимо, к чему бы это, только утром мне позвонил. Вот тупорылый, а!
Через полчаса они уже мчались по направлению к базе. Киря судорожно пытался вспомнить, с каких складов, какой товар он забирал, Олег продолжал в голос материть брата. База представляла собой огромный комплекс складов, расположенный между двух лысых сопок, окруженный вышками и колючей проволокой, через неё проходила чуть ли не половина «северного завоза». Кирю по-прежнему бил мандраж, он до конца не верил во всё предстоящее мероприятие.
- Нифига себе! – Только и смог произнести Олег, когда они на полном ходу вылетели из-за последнего поворота к «Болхозу».
Вся площадка перед центральным въездом была забита машинами. Народ, как муравьи, носился с выпученными глазами, таская ящики, мешки, арматуру, стёкла. Въезд был перегорожен массивной цепью. Недолго думая, Олег выскочил из машины и, махая ксивой, ринулся к воротам.
- Эй, дед! Милиция!– закричал он испуганному старикану, сидящему в застеклённой проходной. – Открывай калитку, вот ту Ниву с прицепом загнать надо.
- Пошёл бы ты к кобыле в трещину! Милиция! Тут таких знаешь сколько? Наряд есть? У меня приказ: ворота не открывать! Пошёл вон, а то, как шмальну сейчас! – Заорал в ответ хриплым голосом дедушка, потрясая какой-то древней берданкой.
- Ты чё, сдурел, старый! У тебя уже полбазы вывезли! Какая тебе разница?
- Я за шлагбаум отвечаю, остальное мне до печки! Шмальнуть, али сам побежишь?
- Так, здесь облом, - сказал Олег, заскакивая обратно в машину, - на руках мы вдвоём много не натаскаем. Дуй к пожарному выезду, там дорога плохая, народ туда вряд ли сунется. На Ниве пролезем.
И точно: объехав несколько брошенных в грязи по запарке жигулей и москвичей, через полчаса они добрались до выезда. Там их ждал другой сюрприз, хмурые мужики работали по-крупному: они вывозили технику. Проезд был забит шасси нескольких УРАЛов, которые по одному вытягивал с базы ГАЗ-66. Поняв, что данная ситуация не его уровня, и ксива здесь не поможет, Олег стал действовать уговорами. Через 10 минут их, наконец, запустили внутрь. И понеслась… По территории в 15 гектаров сновало человек 200. Все склады были уже открыты, сломанные замки и выбитые двери валялись рядом, народ в едином порыве обменивался информацией:
- Что на пятом? На седьмой не ходите, там гвозди только! Быстрей, мужики: вроде автозапчасти на двенадцатом нашли! Бля, вот счастливцы – на машине заехали! Где продуктовые склады? Водки здесь отродясь не бывало! Игрушки на десятом! Мужики, у кого топор или монтировка есть? Да всё, опоздали вы, парни, говорят, здесь всю ночь вояки грузились!
Два часа Олег с Кирей носились по базе, хватая всё, что могли унести. Улов получился неплохой: помимо никому не нужных гвоздей, которых дальновидный Киря набрал 6 ящиков, друзья успели выхватить также два мешка чёрного перца, несколько коробок детских настольных игр, по мешку разной крупы, килограмм 50 печенья, три коробки передач от 412 Москвича плюс всяких автозапчастей по мелочи. Забив бедную Ниву и прицеп до упора, двинулись к выезду. Олег, весь заваленный книжками Жюль Верна и Вальтера Скотта, не переставая, матерился от злобы на своего полоумного брата, а Киря с горечью думал, что сейчас то он точно раздатку порвёт по грязи. Но дуракам везёт: тот же Газ 66, что таскал УРАЛы, согласился протащить и их за разумные деньги. Вообще, весь народ находился в состоянии праздника, все друг другу помогали, подсказывали, делились награбленным, что навело Кирю на мысль о пользе погромов для снижения напряжения в массах.
- Так, в город нельзя, - вслух размышлял Олег, - рано или поздно этот беспредел должен кончиться, сейчас точно менты на уши встанут. Давай к родителям Саньки Павлова, здесь недалеко по трассе, километров 30. Я у них был один раз, они всё лето на даче торчат, потом всё вывезем, как стихнет. Мешок крупы им дадим, они будут до усрачки счастливы.
Слова Олега оказались пророческими: как вечером он узнал, через полчаса после их отъезда приехал автобус ментов. Весь следующий день город в напряжении ждал развязки. И она наступила!
- Киря! Смотри новости местные в 19-30! – позвонил Олег вечером.
- Теперь о происшествиях! – бархатистым голосом вещал диктор. – Как нам стало известно, в результате несогласованных действий государственных органов, в ночь на 19 июня была снята военизированная охрана с базы «Болхоз», принадлежащей УМТС Республики. К счастью, органы милиции сумели быстро отреагировать, база вновь взята под охрану силами УВД. Несколько человек были задержаны при попытке ограбления, но, в связи с незначительной суммой нанесённого ущерба и чистосердечным признанием, вскоре были отпущены. Перейдём к новостям ГАИ…
- Ты понял, что они творят! – вновь орал пьяный Олег вечером у Кири в бане, где они обмывали приключение. – Вот кто-то бабла поднял! Нам и не снилось! Незначительный ущерб – я тащусь с этого цирка!

 

2 любiтель
Афера по-русски? Принимал участие, или как? ыыы

 

Славное было времечко, это точно...

 

Вот, кстати первая часть рассказа. Время действия-конец 80-х.



Регулировщик.


-Танька, жрать есть? – Послышалось из коридора. Пришёл отец с «ночной». Голодный, как всегда. И как всегда, злой.
Валентин спешно засобирался, стараясь не производить лишнего шума. Открыл верхнюю дверцу «стенки». Достал из дальнего угла потёртую милицейскую фуражку. Надвинул её на голову, до самых ушей, и опустившись на колени начал шарить рукой под продавленным раскладным диваном. Нащупал и вытащил из-под него грубо струганную палку, коряво выкрашенную чёрными и белыми полосками.

-Тань, оглохла штоль? – Снова раздалось из коридора, теперь уже возле самой двери в Валькину комнату.
Валя замер, да так и застыл, стоя раком на полу и боясь пошевельнуться. Вздохнул с облегчением, когда услышал удаляющиеся на кухню шаги отца. Когда с кухни раздалась приглушенная перебранка, Валя открыл дверь, прошмыгнул в прихожую, и подхватив по пути стоптанные кроссовки, выскочил на лестничную площадку.

В то лето жара стояла невыносимая, и пока Валька сбежал с пятого этажа по лестнице, и выскочил во двор, успел взмокнуть. На улице, оглядевшись по сторонам, он увидел группу подростков, куривших за невысокой бетонной стеной помойки. Нелепо склонив голову набок, держа фуражку под мышкой, Валя засеменил вдоль дома, пытаясь остаться незамеченным.

- Э-эй, Валенти-и-н. Пойди-ка сюда. – Услышал он протяжный и негромкий зов. Даже склонённая на бок голова, сгорбленная фигура, и мелкие испуганные шажки не помогли - его заметили. Подошёл бочком к пацанам, всё ещё склонив голову набок. Встал чуть поодаль.
- Куда собрался? – Это Сашка спросил. Местный сорвиголова.
- Д-д-а-а… та-а-ак. – Заикаясь, с трудом сказал Валя.
- Что, «да так»? – Переспросил Сашка, и затушив бычок о бетонную стену, полез в пачку за новой сигаретой. Остальные заулыбались, предчувствуя бесплатный концерт.
- Закуришь?
- М-мм… не-е. – По коровьи, протянул Валька.

Сашка вразвалочку подошёл к Валентину. Тот съежился, втянул голову в плечи. Сашка обошёл вокруг, прикурил, стоя у него за спиной. Затем, наклонившись к самому уху Вали, сказал:
- Говорят, что ГАИ скоро не будет. Разгоняют вашу контору.
На Валентина эти слова произвели, сильное впечатление. В глазах его появилась безысходность и страх, как у загнанного зверя. Он замычал невнятно, и замотал головой. В компании послышались смешки.
В этот момент Сашка длинно и смачно затянулся, и ткнул «бычком» в шею Вальки. Валентин взвыл от боли, и выронив милицейскую фуражку, схватился за обожженную кожу.
Сашка тем временем подмигнул самому мелкому из компании, Кольке, по кличке Пеле. Колька играл в футбол за местную ДЮСШ, за что и носил гордо, свою кличку. Пеле подошел поближе к Вале, примерился, а затем, высоко выпрыгнув, ударом «ножницы», с толчковой ноги, заехал Валентину в живот. Валька согнулся пополам, и упал на колени, но больше не от боли, а для того, что бы схватить выпавшую из рук фуражку. Но кто-то уже успел поддеть её ногой, и с лету «зафутболить» в сторону.
Валентин, даже не попытался подняться. Продолжая ползать по асфальту на коленях, он старался поймать свой головной убор, которым «перепасовывались» пацаны.

- Эй, хорош! Хорош, я сказал! – Заорал, наконец Сашка, и распихав приятелей, поднял фуражку с земли, отряхнул от пыли, и протянул Валентину.
-Держи. И пиздуй давай отсюда.

***

На пересечении улицы Алабяна и Песчаной есть светофор. Именно туда и направился Валентин, что бы заступить на своё ежедневное «дежурство». Отдышавшись, он нацепил на голову помятый головной убор, вытащил из-за пояса свой «самопальный» жезл, и приступил к своим обязанностям, а именно, к регулировке движения транспорта на этом сложном участке дороги.
Жившие в районе станции метро «Сокол» в 80-х годах, наверное помнят этого регулировщика-самозванца. В любую погоду он всегда был на своём посту. Никого не штрафовал, и никого не останавливал по поводу и без. А только грозил пальцем, непослушным водителям. А таких было пруд пруди. Каждый норовил проехать под его запрещающий знак жезлом, и наоборот, не хотел поворачивать, или продолжать движение, несмотря на разрешающие жесты Вальки.

Но когда его указания совпадали с сигналом светофора, водители послушно поворачивали, или останавливались. Это приводило Вальку в неописуемый восторг, он широко улыбался, и гордо наслаждался мгновениями счастья.
Особенно радовали его водители рейсовых троллейбусов и автобусов. Те, почти всегда поворачивали именно туда, куда показывал жезлом Валька. При этом они ещё приветливо помахивали ему рукой, или брали «под козырёк». Валька отвечал им тем же, вытягивался по стойке смирно, улыбался, и пускал тягучую слюну из уголка рта.

Летом и весной, работать было одно удовольствие. А вот осенью, а особенно зимой, Вальке приходилось тяжело. Шутка ли, проторчать с утра и до вечера под дождём или на морозе. Да ещё водители норовили проехать рядом с бордюром, где скапливалось много дождевой воды, и обрызгать постового. А прошлой зимой, один лихач, окатил Валентина с ног до головы холодной и грязной придорожной жижей. Продрогший от холода, Валька все-таки достоял свою смену до позднего вечера. А утром слёг с воспалением лёгких.

Но сегодня день был удачным во всех отношениях. Водители были осторожны и послушны. Вот только шея, пришмаленная Сашкой слегка беспокоила. Да живот побаливал. А вообще то Сашка был не плохим пацаном.

***

В прошлом году случай был. На Левитана. Болельщики ЦСКА после матча возвращались, и как на грех Валентин им по пути подвернулся. Сначала шарфом красно-синим душили, потом повалили на землю, и стали ногами бить. Прохожие только некоторые оборачивались, но никто не вступился. Поздно уже было, темно.
Валька тогда описался от страха, катался по земле в мокрых штанах, но ни пикнул, ни разу. Молча удары сносил. Забили бы насмерть, если бы не Сашка. Он домой шел, увидел возню в подворотне, и не раздумывая в самую гущу влез. Сашке тоже тогда здорово попало, но Валентина он тогда отбил. Кто-то из знакомых был среди нападавших. Сашку все в районе знали, и даже на «полях». Растащили, в общем.

- Тебе делать нехуй, шатаешься тут по ночам? – Говорит Сашка, вытирая рукавом кровь с лица: - Блять, из-за тебя всё!
Валька только смотрел на Саню преданными собачьими глазами, и молчал. Саня смерил взглядом спасенного, и говорит:
- Ну и отделали тебя. Ладно, пошли, до дома доведу. Помрёшь ещё по дороге.

Первое время, после того случая, Валька, как хвост за спасителем своим волочился, лыбился всё время и слюну пускал. Запомнил, кто ему жизнь спас. Саня его пинками отгонять стал, а то приятели уже посмеиваться начали. Сашка, мол, кореша себе ёбанутого нашёл.

А через какое то время, Саня во дворе подозвал Валентина:
- Эй, придурок! А ну, бегом ко мне!
Валька подбежал, и встал в подобострастной позе. Саня ему фуражку милицейскую протягивает. Затасканную, но настоящую. Валентин стоит, и своим глазам не верит. Челюсть у него отвисла, и слюна как всегда по скуле ползёт.
- Хуле смотришь? Это тебе, забирай. Стоишь там не перекрёстке, как придурок. Смотреть тошно. А так, вроде как настоящий мент. Держи, говорю. Не обоссысь только от счастья. И это… не ходи больше за мной, понял? Заебал уже! Понял, спрашиваю?
Валька вцепился в фуражку и закивал. С тех пор он Сани сторонился.

А Валька, как настоящий гаишник стал выглядеть. Вместо обломка лыжной палки, жезл себе смастерил. Однажды, правда, водитель один по незнанию тормознул с перепугу возле Валентина. Вышел из машины, хотел спросить, за что, мол, гражданин начальник? А вместо этого, уебал Вальке так, что у того солнечные зайчики перед глазами плясали аж до вечера.
Но разве такая мелочь может испортить настроение, если на голове твоей настоящая милицейская фуражка.

***

Уже поздно вечером, вдоволь намахавшись жезлом, вполне довольный собой, Валька засобирался было возвращаться домой, когда увидел быстро идущего к нему Кольку.
- Слышь, идиот. Дело есть пошли со мной. Да живее давай! – Сказал Пеле, нервно докуривая.
Они прошли по Алабяна, спустились рядом с мостом по насыпи к железнодорожному полотну, и нырнули под эстакаду.

***
(продолжение следует)

 

Участия не принимал, я в то время в универе науки грыз, как оказалось впоследствии, бесполезно. Но Олег и Киря - это мои лучшие друзья.

 

(продолжение. оно же, окончание)


***

- Блять, нахера ты её ножом то пырнул?
- А чего она… визжит как резаная!
- Да она и орать-то начала, когда ты её ножом ткнул! Мудила! – Срываясь на крик, говорил Пеле.
- Рот закрой! – Ответил Саня, и пихнул Кольку кулаком в грудь.

Пацаны постояли с минуту в тишине, испуганно глядя на распростёртое перед ними тело. Только что, всё было нормально, и ничего не предвещало неожиданной развязки. Трое подростков развлекались под мостом с местной полупьяной прошмандовкой, пока очередь не дошла до Сани. Пеле и Олег сидели в стороне, и отвернувшись, курили. Что уж там произошло у Сашки с девицей, неизвестно, но только девушка внезапно закричала. Олег и Колька вскочили от неожиданности, и подбежали к Сашке, в руке у которого был окровавленный нож. Девушка лежала, в нелепой позе, с широко расставленными ногами, а под левой грудью, на задранном до пупа сарафане еле заметно увеличивалось в размере тёмное пятно.


***

- Хорош орать! Что делать будем? – Спросил Олег.
- Ноги надо делать. И чем быстрее, тем лучше. – Ответил Пеле, и стал медленно отходить назад, в сторону железной дороги. Но бежать не решался, а неотрывно смотрел на тело девушки. Двое приятелей, после перебранки, тоже видимо, находясь в ступоре, не могли сделать и шагу.
Наконец, Сашка отбросил нож в сторону, и схватившись руками за голову, сел на корточки. Это движение заставило Пеле остановиться, и тоже присесть.

- Найдут нас. Сразу и найдут. В первую очередь знакомых будут дёргать. Тем более что нас сегодня видели вместе… ну с ней. – Внезапно громко и уверенно сказал Пеле. При этих словах Олег задрожал, и забубнил:
- Зачем ты нож взял,… какого ты нож взял, скажи мне… зачем…
- Заткнись уже! Какая ТЕПЕРЬ разница? Ты первый и сдашь, если что! – Оборвал его Саня.

Затем Сашка встал, передёрнулся, взглянув на тело девушки, и говорит:
- Значит так. Пеле, дуй на Алабяна. Там Валька-регулировщик, наверное до сих пор околачивается. Тащи его сюда. Только быстро!


***

- Давай, не дрейфь, подходи. – Сказал Саня, увидев ещё издали, спускающихся по насыпи Валю и Пеле.

Валентин боязливо шёл впереди, подгоняемый пинками Кольки. Подойдя ближе, Валентин разглядел в сгущающихся сумерках лицо Саши, и немного успокоился. Затем перевёл взгляд на лежащее тело, наполовину прикрытое рваными пустыми мешками. Видны были только широко раздвинутые ноги.

- Мужика будем из тебя делать. – По отечески произнёс Саша, похлопав Вальку по плечу.
Валентин неотрывно смотрел в темную точку между ног девушки, улыбался, и пускал слюну.
- Давай, смелее. Знаешь, что делать надо? – Спросил Саня, и начал судорожно расстегивать ремень на брюках Вальки.
- Да помогите же! Хуле стоите, как засватанные?
«Засватанные» кинулись помогать Сашке, и стаскивать с Валентина штаны.
- Давай, давай! Здоровый лоб, а не соображает ничего.
Общими усилиями они сняли штаны с Вальки, поставили его на колени перед девушкой и остановились.

- Ну, и? – Спросил Колька. – Может ещё и заправить помочь? Я за чужой хуй держаться не стану. Саня, ты напортачил, ты и вставляй.
Саня посмотрел на эрегированный член Вальки, и сплюнув, потянулся к нему рукой, еле сдерживая отвращение. И в этот самый момент Валька-регулировщик кончил. Прямо на живот девушки и на руку Сашке.
Саня дёрнулся, и стал судорожно вытирать руку о Валькину рубашку.
- Ну, дебил, блять! Ладно. Всё нормально, Валя, одевайся. – Сказал он, и пошарил глазами рядом с телом девушки. Наконец он нашёл то, что искал, поднял с земли и вложил в руку Валентина нож.
- Держи, братан. Подарок тебе. Ты теперь настоящий мужчина. Давай, одевайся, а мы пошли. Поздно уже. Ты посиди пока тут. Девушка проснется, домой её проводишь, хорошо? Ты, вроде как жених теперь у неё. – Сказал Сашка, и похлопал Вальку по плечу.


***

- Алё! Это милиция? Тут на Алабяна, какой то парень девушку под мост тащил. Только что. Нет, я встревать не буду, нож у него…. А вы на что? Нет! Не важно кто говорит. Прохожий говорит.

Сашка повесил трубку и вышел из телефонной будки. Рядом нервно курили Пеле и Олег.
- Давай сигарету. Всё! Пошли по домам. И не ссыте. Всё нормально будет… нормально.


***

Всё действительно было нормально. Следствие даже не делало экспертизы на предмет наличия спермы на стенках влагалища жертвы. Ограничились надёжными вещдоками. Нож и Валькино семя на животе девушки, перевесили все несостыковки в деле. Да и взяли «маньяка», что называется «с поличным»… Даже натоптанные вокруг жертвы следы, и разбросанные окурки не привлекли внимание дознавателей.

С тех пор никто уже не видел на перекрёстке Алабяна и Песчаной Вальку-регулировщика. Водители стали ездить, как бог на душу положит. На смену «шахам» и «копейкам», пришли брутальные «БМВ» и вальяжные «Мерседесы». Водители перестали обращать внимание на сигналы светофоров, мусора стали стрелять из «калашей» по подозрительным авто. Под мостами, в подъездах домов и в парках, всё чаще стали находить жертв изнасилований, грабежей и разбоя…





2008 vpr

 

Нда... Сколько таких Валек по тюрьмам сидит...

 

а все от пьянства... или от половых заболеваний аля сифилис и тд... рождались дети с умственными отклонениями..

 

Запах горького миндаля


1. Сны и реальность

Магда никогда не пойдет на то, чтобы другие занимались решением её проблем. Тем более, проблем интимного характера. Она всё сделает сама. Как всегда, сама. Эти мысли не отпускали её последние несколько месяцев. Особенно после того случая, когда Йозеф прозрачно намекнул своей супруге, что собирается лично предпринять решительные действия в отношении её бывшего любовника…. Нет, Магде не нужна помощь, Магда всё может сделать сама. Ей хватит решимости.

Снятая заблаговременно квартирка на одной из тихих улочек Берлина, лучше всего подходила для финала многолетней любовной драмы. Виталий, по всей видимости, уже получил письмо, и сейчас находится либо на пути в Германию, либо уже здесь, совсем рядом. Магда ждала от него известий, ждала так, как никогда прежде, даже когда они ещё были любовниками. Когда звонил телефон, она вздрагивала, пульс её учащался, и всякий раз, сняв трубку, она ещё долго не могла прийти в себя и ответить. Йозеф догадывался об истинных причинах нервозности Магды, и был в глубине души благодарен ей за то, что она, в который уже раз, проявляла свой железный характер, избавив его от неприятных хлопот.

***
- Алло. Магда? Я в Берлине. Да. Вчера, вчера вечером. Я всё ещё надеюсь,… когда и где? Хорошо, завтра в десять тридцать. Я записываю адрес, диктуй.
Виталий повесил трубку, и глубоко вздохнул. Сколько времени они не виделись? Пол года, или почти год. Он уже потерял счёт времени. Он уже не смел и рассчитывать на то, что Магда будет искать встречи с ним. Эта женщина всегда оставалась для него загадкой. Что заставило её написать это письмо, добиваться встречи. Казалось, что всё уже кончено. Те чувства, которые они испытывали друг к другу, поглотило время, раздавили и уничтожили перемены, произошедшие за последнее время в жизни Магды, да и всей страны в целом.
Виталий закурил. Какая-то смутная тревога, поднимавшаяся из глубин его души, не давала ему успокоиться. Что-то не так. Не так, как всегда.

***
Магду преследовали сны. Сны, от которых кровь стыла в жилах. И всегда одно и то же лицо. Лицо Виталия. Он ничего не говорит, он пытается заглянуть ей в глаза. Берёт её за руку, и разворачивает к себе. Магда не в силах оторваться от этого взгляда, она как завороженная, поворачивает голову и их взгляды встречаются. Огоньки, сначала белёсые, затем желтовато-оранжевые вспыхивают в глазах Виталия, и две тонкие, как живые светящиеся нити, ползут к её лицу. Они проникают через глазные яблоки, куда-то внутрь её головы, изучают. Магда даже чувствует, как они опоясывают, обматывают её мозг, словно бинты. Эти два шершавых светящихся языка, неприятно щекочут, там, внутри, под черепной коробкой. От этого становится невыносимо холодно и жутко. От этого можно сойти с ума.

А затем, словно током, по этим нитям, прямо в мозг, под его пульсирующую оболочку, проходили сигналы. Магда даже сосчитала со временем количество этих сигналов. Ровно шесть. Всегда шесть. После этого нити становились огненно-красного цвета, и теперь уже не холод, а жар исходил от них. Огненные бинты расплетались, разворачивались, и Магда могла видеть, внезапно появлявшимся внутренним зрением, готические буквы, выжженные, как тавро на крупе лошади, на твердой оболочке её мозга. Количество букв всегда совпадало с количеством сигналов. Их всегда было шесть. Шесть букв «h», глубоко отпечатанных. Так глубоко, что можно было различить под ними паутинку сосудистой оболочки. Буквы сочились церебральной жидкостью, смешанной с кровью. В этот момент, Магда чувствовала сильный жар, и обоняние её улавливало слабый запах горького миндаля. Всякий раз Магда просыпалась в поту, охваченная непонятным животным страхом.


2. Валькирия. Попытка взлететь.

Сны последнее время стали особенно частыми. Бледная и растерянная, Магда ходила по дому, и не могла успокоиться до вечера. А ночью, кошмар повторялся. С этим надо что-то делать, решила она. Так дальше продолжаться не может.

***
В полумраке приёмной, на диване напротив Магды, сидели две женщины, и еле слышно, почти шепотом, переговаривались. Прислушавшись, она поняла, что не обманулась на счёт хозяйки салона. Впрочем, фрау Штрассер знала толк в эзотерике. Именно она и порекомендовала Магде посетить этот неприметный, но достаточно известный в определённых кругах, салон. Магда, как приверженка буддизма, сначала приняла в штыки предложение фрау Штрассер, но в конце концов, устав от ночных кошмаров, сдалась. И вот теперь, решив сохранить инкогнито, сидела в приёмной, как и остальные посетительницы. Наконец, очередь дошла и до неё.
- Проходите, фройлен… - С улыбкой произнесла хозяйка салона, вопросительно подняв брови.
- Фрау. Фрау Эмма. – Представилась Магда.
- Прошу вас, присаживайтесь. Что бы вы хотели узнать? – Спросила оракул.
Магда опустилась в глубокое кресло, перед невысоким столиком, накрытым чёрным сукном. По центру стола располагалась так называемая «Доска Уиджа». Чуть с краю стола, стоял большой стеклянный шар на подставке. Увидев все эти приспособления, Магда презрительно поморщилась, и чуть было не отказалась от сеанса. Но в это мгновение, она подняла глаза, и встретилась с пронизывающим взглядом оракула. В её глазах Магда прочитала испуг, и нерешительность. Чувство противоречия, свойственное ей с детских лет, взяло верх, и Магда произнесла:
- Меня беспокоит сон. Один и тот же сон. Он повторяется почти каждую ночь, у меня просто нет сил, терпеть всё это. Прошу вас…
- Успокойтесь Эмма. Думайте о вашем сновидении, а мне необходимо настроиться на работу.
Хозяйка салона закрыла глаза, и губы её зашевелились. Магда, подождав с минуту, тоже опустила веки, и начала блуждать в мрачных лабиринтах своего сна, по крупицам, как можно тщательнее, не упуская ни одной детали, воскрешать его, наполнять красками и ощущениями. Мгновениями ей даже стало казаться, что она и в самом деле спит и видит, в который уже раз, свой ужасный сон. Постепенно она совсем потеряла чувство реальности, и когда перед её глазами поплыли отпечатки готических букв, она услышала какие то посторонние звуки.
Магда вздрогнула, и очнулась от наваждения. Толковательница снов сидела в своём кресле, тихо всхлипывала, и с нескрываемым ужасом смотрела на Магду. Увидев, что фрау Эмма открыла глаза, оракул тут же отвела взгляд в сторону, и чуть слышно сказала:

- Господин, который снится фрау Эмме, считает, что она предаёт тех, кто её любит. И ещё,… вы не та, за кого себя выдаёте.
- Это всё? – Тихо спросила Магда.
Оракул молчала. Свечи, нервно горящие на столе, не полыхнули ярче, и не стали вдруг потрескивать, и испускать чёрный едкий дым. Запаха серы тоже не ощущалось, но несмотря на это, воздух в помещении стал невыносимо тяжелым и спёртым. Молчание продолжалось ровно столько, сколько его смогла вынести Магда. И когда она уже было, собиралась повторить свой вопрос, оракул, усилием воли подняла глаза, и выдохнула одно единственное слово:
- Дети.
Сердце Магды заколотилось так, что его удары отдавались в висках. Она задрожала всем телом, и призвав остатки сил, попыталась успокоиться.
- Что? Что значит «дети»?
Ответа не последовало. Хозяйка салона снова опустила глаза в пол. Добиться от неё объяснений Магда так и не смогла. Ей пришлось довольствоваться лишь тем, что она услышала. Магда покинула салон, но в душе затаила злобу на эту женщину.

***
Не без труда найдя дом, Виталий Арлозоров поднялся по ступеням на третий этаж, и постучал во входную дубовую дверь. Почти мгновенно щелкнул замок, и он увидел Магду. Она показалась ему ещё прекраснее, чем прежде. Даже усталость после ночных кошмаров и бессонных ночей, которая оставила свой отпечаток на её лице, не портила общего впечатления. Виталий не без удовольствия заметил, что Магда чем то сильно взволнована. Арлозоров тут же приписал это волнение на счёт их тайного свидания. Означает ли это, что она желает однозначно порвать их отношения, и просто подвести черту? Или у него есть ещё шанс…
- Проходи. – Сказала она и жестом пригласила Виталия войти в квартиру.
Арлозоров вошел и огляделся. С первого взгляда было видно, что в квартире давно никто не жил. В помещении было достаточно чисто, но вся мебель была задрапирована белыми чехлами, что вызывало какие то лёгкие, но неприятные ассоциации.
- Почему здесь? Что ты вообще делаешь в этом… склепе? – Улыбнувшись, спросил он.
- Послушай, Виталий… - начала было Магда.
- Хаим. Называй меня Хаим,… ну, или Ганс. – Сказал Арлозоров, и снова улыбнулся.
- Ты уже и имя сменил?
- А ты по-прежнему фрау Магда Квандт? Или уже готова сменить фамилию на Ге…
- Прекрати.
- Хорошо. Так что за срочность? Снова ищешь себе жениха в Германии? Или предпочтешь отправиться со мной в Палестину? Моё предложение по-прежнему в силе. Помнишь? Ты же почти согласилась уехать?

Воспоминания внезапно нахлынули на Магду, она сделала несколько шагов в сторону Хаима, но остановилась посреди комнаты, и чтобы не дать волю чувствам, скрестила на груди руки.
- Я уже не та Магдалена, которую ты помнишь. Буддизм, сионизм, всё это в прошлом.
- Мы! Мы в настоящем. – Сказал Хаим, и подойдя вплотную к Магде, обнял её за талию, и посмотрел прямо в её глаза. Магда сжалась от предчувствия чего-то не доброго, но во взгляде Хаима не блеснули кровавые огоньки, и горящие нити не начали проникать в внутрь её черепа, и оплетать её мозг. И тогда она потянулась к его губам.

Хаим подтолкнул Магду на высокую кровать. Магда не сопротивлялась, она покорно опрокинулась на спину, и позволила Хаиму раздвинуть в стороны свои ноги.
Давно Магда не испытывала ничего подобного. Ни с Гюнтером Квандтом, своим первым мужем, который был вдвое старше её, ни с племянником президента США Гербертом Гувером, хотя и более молодым, но таким же сквалыжным, как и Гюнтер. Даже её новый жених, достаточно опытный любовник, не мог сравниться с Хаимом. А может быть это лишь воспоминания о первой любви, которую Магда испытала к Виталию Хаиму Арлозорову еще в тринадцать лет?

***
- Я хочу курить. – Сказал Виталий, поднимаясь с кровати. Он застегнул брюки, поднял с пола шляпу, и поправил пальто, которое даже не удосужился снять во время всего действия.
- А разве евреям можно курить? – Спросила Магда, продолжая лежать на кровати с широко раздвинутыми ногами.
- А разве арийская женщина может спать с евреем? – Парировал Арлозоров, и в который уже раз, улыбнулся.
Магда резко одёрнула юбку и села на кровати. Глаза её хищно сузились, и она, еле сдерживая себя, сказала:
- При чём здесь это?
- Одна страна, одна нация, один фюрер! Разве не так? – Процитировал Арлозоров, и засмеялся.
Магда медленно встала с кровати, подошла к комоду, и вытащив из лежавшей на нём дамской сумочки «Люгер», сняла его с предохранителя, и направила в лицо Виталия.
- Повтори, что ты сказал! Ганс, Хаим, или как там тебя?
- Никогда бы не подумал, что в твою постель проникнет антисемит.
Магда мгновенно нажала на спусковой крючок. Пуля прошла в сантиметрах от головы Арлозорова, и расщепила дверной косяк. Виталий сделал шаг в направлении Магды, и в этот момент прогремел второй выстрел. За спиной Виталия, со стены посыпалась штукатурка. Третий раз Магдалена выстрелить уже не успела. Виталий наотмашь ударил её по руке, и пистолет полетел на пол. Виталий нагнулся, поднял «Люггер» с пола, и сунув его в карман пальто, приподнял шляпу:
- Что же, я так понимаю, моя аудиенция у будущей «первой дамы Третьего рейха» закончена? Передайте от меня привет «злобному карлику». – С этими словами, Хаим Арлозоров повернулся и зашагал к входной двери.
- Я пришла не одна. Там на улице… меня будут ждать… или тебя. – Услышал Хаим за спиной голос Магдалены. Он снова улыбнулся, и не оборачиваясь, вышел на лестницу. Задержавшись в дверях, он всё-таки спросил, всё ещё стоя спиной к Магде:
- У тебя ещё есть шанс одуматься. Поедем со мной.
За его спиной Магда молча замотала головой. Хаим, не дожидаясь ответа, взбежал по лестнице на последний этаж, и через чердачное оно выбрался на крышу.

***
Йозеф был вне себя. Скандала теперь избежать вряд ли удастся. А скандал, да ещё накануне его свадьбы с Йоханной Марией Магдаленой Квандт, был совсем ни к чему. Впрочем, скандалы почти никогда не бывают к месту.
Всё приходится делать самому. Ни на кого нельзя положиться. Стрелять в упор два раза, и не попасть! Только женщина способна на такое.
Пока жив этот «студент Ганс», о какой репутации его новой семьи можно говорить?
Я всё устрою. Семья, прежде всего. Это будет мой свадебный подарок.
Ровно через два года Йозеф сделал таки Магде свадебный подарок. 14 июня 1933 года Виталий Хаим Арлозоров был застрелен на набережной Тель-Авива.


3. Сумерки Богов.

Магда вошла в обеденный зал, прошла к приоткрытому окну, выглянула на улицу, и повернувшись к столу, за которым сидели шестеро её детей, сказала:
- Так, заканчивайте побыстрее. Сегодня мы едем к дядюшке Адди. Можно взять с собой только по одной игрушке. Вещи я сложу сама.
- Мама, разве мы не пойдём сегодня на прогулку? – Спросила Хельга, и взглянула на мать.
Магда отвела взгляд. Смотреть в грустные глаза своей старшей дочери было невыносимо тяжело. Остальные дети с радостью восприняли известие о незапланированном приключении.

***
Непонятно, почему нужно постоянно сидеть в четырёх стенах. Выходить из комнаты, было строго настрого запрещено, не говоря уже о прогулках на улице. Дядя Адди практически не появлялся. Иногда приходила мама, и мы вместе пели наши любимые песни, или играли. Так продолжалось шесть или семь дней.

***
Магда вошла в комнату, и прислонилась спиной к двери. Стоять на ногах было тяжело. Сказывались вернувшиеся незадолго до этого ночные кошмары. Сегодня ночью она просыпалась несколько раз, и лишь под утро ей удалось ненадолго вздремнуть. В детской было очень тихо. Младшие девочки, Хайде, Хедда, и Хольде возились на полу, играя в куклы. Хельмут, которому порядком надоело сидеть взаперти, бездумно наблюдал за сёстрами. Старшие, Хельга и Хильде, читали сидя на кровати.
Магда прислонилась спиной к двери, и обращаясь к детям, сказала:
- Сегодня вечером мы улетаем.
- Куда? – Спросил Хельмут.
- В Померанию. На наше любимое побережье.
Дети оживились, и только Хельга недоверчиво посмотрела на мать. Магда смотрела себе под ноги, не решаясь поднять глаза на детей. Наконец, взяв себя в руки, она улыбнулась, подняла глаза, и присев на корточки, сказала:
- Чтобы перенести полёт, вам всем необходимо будет сделать уколы. Это совсем не больно. Вечером к вам зайдёт доктор Штумпфаггер. Будьте готовы. Договорились?
Она наклонилась, и ласково потрепала по голове Хайде и Хедду.

***
В тесном коридоре бункера, рядом с детской комнатой, Людвиг Штумпфаггер и Магда Геббельс, разговаривали полушепотом, чтобы не быть услышанными детьми.
- Я советую ввести сильнодействующее снотворное, фрау Магда. Вам будет легче, да и дети ничего не почувствуют.
- Я справлюсь. Введите по полкубика морфия. Этого будет достаточно.
Людвиг, видя, что спорить дальше бесполезно, открыл дверь и вошел в комнату. Через несколько минут, дверь открылась, и он снова появился в коридоре.
- Нужно подождать минут десять-пятнадцать, пока морфий не начнёт действовать.- Сказал он, обращаясь к Магде.
Сколько прошло времени, Магда не могла сказать точно. Она стояла с закрытыми глазами. Сон и явь перемешались в её голове окончательно. Видения стали посещать её даже тогда, когда она бодрствовала. Вот и сейчас, она в который уже раз смотрела в немигающие глаза Виталия Хаима. Правда, в последние дни действующих лиц в видениях Магды прибавилось. Боковым зрением она видела, что рядом с Виталием, стоял её отчим, Рихард Фридлендер, не без участия Магды и её мужа, Йозефа, закончивший свои дни в газовой камере Бухенвальда. И ещё одно знакомое, но забытое лицо женщины. Магда никак не могла вспомнить эту женщину, пока она, приблизившись, не выдохнула ей в лицо одно единственное слово:
- Дети!
И снова этот невыносимый запах горького миндаля… буквы… жар… и холод, одновременно.
Из оцепенения её вывел голос Людвига:
- Пора!
- Да, пора.
Магда открыла глаза, взяла с ладони Штумпфаггера семь ампул с цианистым калием, открыла дверь, и шагнула в преисподнюю…

***

Акты № 1, 2, 8, 9, 10 и 11 — это акты о вскрытии трупов детей Геббельса; возраст детей 6—15 лет. Одежда на трупах простая, но чистая{59.2} Повреждений на трупах не было; во рту каждого были мелкие осколки стеклянной ампулы. Из частных разговоров с работниками Смерш выяснилось, что врач семьи Геббельса перед отравлением ввел детям морфий и уже в состоянии морфийного сна, Магда Геббельс вкладывала ампулы с синильной кислотой, раздавливая ее; сразу наступала смерть.[96]

Судебно-медицинское исследование крови и органов из трупов, которое произведено по моему указанию во фронтовой санэпидлаборатории № 291, обнаружило наличие цианистых соединений, трупные пятна ярко-малинового цвета, запах горького миндаля при вскрытии, т.е. смерть всех детей наступила от отравления цианистыми соединениями (синильной кислотой)

Главный судебно-медицинский эксперт 1-го Белорусского фронта Ф.И. Шкаравский

2008 vpr

 

Жуть... Классно написано!

 

Примечание: позиция героини рассказа по национальным вопросам не совпадает с моей точкой зрения.

Льдина

Я так никогда не смеялась, ржали все, валялись просто в лёжку! Разучивали танец лебедей, Аленка должна была выпорхнуть из-за боковой завесы и, эффектно проскользнув по сцене, повиснуть на шесте. В бане было холодно, а репетировали в сценарных костюмах, поэтому Аленка нацепила на ноги бабушкины шерстяные носки. Выпорхнуть-то она выпорхнула, но проскользила на носках мимо шеста и с криком: «У-у-у-й бля-я-я!!!» впечаталась в стойку с радиоаппаратурой. Капец, не могу! В этот день репетиция была закончена, так как все прыскали при первых аккордах этой музыки. Танюша, постановщик танцев и распорядитель девочек, распустила всех до вечера. Вечером опять будем бухать, трахаться с пьяными мужиками и изображать веселье.
Вообще-то, проституткой я себя не считаю, да и то, как здесь это все организовано, не похоже на страшилки про сутенёров, обколотых девиц с Украины и субботники для ментов и бандитов. График у нас свободный: хочешь – приходи, не хочешь денег заработать, так и не появляйся. Правда, если несколько раз откажешься, звать больше не будут, но полно и других бань вроде этой, без денег не останешься. Тем более то, что я вытворяю на шесте, далеко не каждая девочка умеет, так что спрос на меня, пока я молодая, всегда будет. Танцевать я научилась специально для Испании…, хотя нет, надо не с того начать. Поскольку уже я решила рассказать Вам всю эту грязную историю, вспоминать которую не могу без того, чтобы меня всю не трясло, то начну с самого начала.
Жили мы с родителями в небольшом посёлке городского типа (кажется, так это называлось на уроках географии) под Казанью, недалеко от Волги. Папа заведовал местным военкоматом, большой человек был, всеми уважаемый. Переехали мы туда из погранзаставы под Мурманском, где я родилась. Бр-р-р, какие холода там были, просто ужас – без сорока одёжек нос на улицу не высунешь. Лето короткое, бестолковое, скукотища беспросветная, нынешний поселок раем показался после этого. Сколько я себя помню, отец все время пил, не запойно, конечно, но раз в неделю его точно сослуживцы на руках домой приносили. Кулаки, правда, не распускал, нас с мамой не лупил, только матерился ужасно и плакал по ночам в пьяном бреду. Когда отходил от похмелья, приносил домой торт для меня и цветы для мамы, тискал нас обоих, всякие смешные истории рассказывал, мы с мамой ухахатывались. Мама тогда почти не пила, только в гостях по праздникам, дома спиртного не держали от греха подальше. Поселок был татарский. Ух, и хитрые же сволочи, всех бы перестреляла за то, что они со мной и моей семьей сделали. Когда отца назначили военным комиссаром, все стали его в гости звать, водкой поить. У нас перед домом была дорожка до ворот, так они (татары) обувь снимали на улице и в дом шли босиком – так уважение отцу показывали. Да, кстати, про дом. Сначала мы жили в казенном доме, делили его пополам с другой семьей. Вскоре отцу местный сельсовет, или как его там, выделил козырный участок почти в центре поселка, где отец и начал проклятое строительство. Училась я так себе, с тройки на четверку перебивалась, ходила на гимнастику в местный спортзал, тренер меня хвалила, говорила, что хоть сейчас на олимпиаду. Никогда ни матери, ни отцу не прощу, что гимнастикой мне не дали дозаниматься: отцу не прощу, что рано умер, матери - что все пропила. Ну да об этом позже.
Перестройка докатилась до нас, когда мне было 13 лет. Татарстан отделился от СССР, сельсовет развалился. Жили мы, конечно, не на зарплату отца, а на подношения, которые ему сумками носили: и колбаса, и баранина, яйца, сметана и все такое, так что голода и бедности не было. Мама не работала, отец считал, что баба должна дома сидеть, мужа с работы ждать. Новый дом возвели уже под крышу, осталось только её перекрыть. Тут-то все это и случилось. Нужно было выбирать местного главу администрации, и весь поселок раскололся на русских и татар. Русские выдвинули отца, от татар выдвигался местный глава их общины, Равиль. Тварь такая, раньше отцу подмётки лизал, а здесь крылья распустил, здороваться перестал, на всех углах стал про нас гадости говорить. Мать отцу говорила, чтобы он не лез в эту грызню, но он уже взбесился, сказал матери, что если он не победит, то татары нас и всех русских выживут из поселка. Напрямую татары не угрожали, боялись, но вскоре подожгли мебельный цех, который отец построил вместе с замом, однажды ночью камнями нам все окна в новом доме побили. За 2 недели до выборов было 23 февраля. В доме у заместителя отца накрыли стол, собралось человек 50, все напились, отца мать на себе до дома дотащила. Наутро отец с похмелья на работу пошел, там-то к нему Равиль и заявился с бутылкой дорогой водки и закуской, вроде как мириться. Никто не знает, что там было, поскольку отец с ним разговаривал в своем кабинете один на один, только Равиль вышел трезвый, а отец снова был в жопу пьяный. Принесли его домой, вечером отцу стало плохо, пока вызывали скорую, папа умер…
- Отравили суки! – выла мать без остановки не своим голосом, - Что же теперь с нами будет?
Вот и всё. Писали заявления в милицию, мать по больницам моталась, чтобы установили причину смерти, да везде татары сидели, ничего так и не стали расследовать. Заместитель отца в Казань ездил правды искать, но там его тоже отшили. На похороны приезжали родственники из Московской области, говорили маме, чтобы она со мной к ним перебиралась, но мама захотела сначала дом недостроенный продать, тем более, что отец уже почти все работы, кроме внутренней отделки проплатил, да и Равиль, хоть на похороны не пришел, через людей маме передал, что никаких претензий, мол, не имеет, живите дальше. Ага, пожили… Полгода еще протянули, потом наступил капец. Денег отец не оставил, да они тогда и обесценивались на глазах. Мать запила. Поначалу устроилась на работу в больницу, потом в местный клуб культуры и отдыха, но отовсюду её увольняли за пьянство. Равиль стал местным главой, быстро всех прижал, в том числе и бывших «друзей» отца, которые оказались просто собутыльниками, а не мужиками, бригада строителей, видя, что мать бухает, перекинулась на другие объекты, дом стоял без крыши, зияя разбитыми окнами. Я два месяца в школу не ходила, ревела днями, никому и дела не было, все от нас отвернулись. О занятиях гимнастикой и говорить бессмысленно, всё уже за деньги было. К лету мама, наконец, образумилась, протрезвела пьянь такая. Разыскала бригаду строителей, решила достраивать дом. Те, конечно, сказали, что денег, которые отец им дал, не хватает. Мать заняла у родственников недостающую сумму и продолжила строительство. В старом доме она оставаться не хотела, и мы переехали в недострой. Кое-как обустроились, вода уже была там, готовили на дровах. Строители жили с нами, только в другой комнате. Не прошло и месяца, как мать снова запила, теперь уже вместе со строителями.
Однажды позвали и меня. Я до этого капли в рот не брала, насмотрелась на отца с мамашей, но тут решила маму остановить, чтобы не напилась до потери сознания, как обычно, поэтому и согласилась. Строители были из Белоруссии, отец Саша и два его сына, лет по двадцать, Женя и Олесь. Пили водку, я не пьянела, мать вроде тоже держалась. Развеселились, стали песни петь. Помню, я ржала без остановки, показывая на Олеся, когда мама затягивала «Живет в белорусском полесье кудесница леса Олеся». Потом мама с Сашей танцевать стали, потом я ничего не помню… Очнулась рано утром на топчане в комнате строителей, как ни странно с ясной головой. Первое, что почувствовала – слипшиеся волосы на лобке. Вскочила – а я в одном лифчике, без трусов, бедра кровью перемазаны, грязная простынь тоже. Тут же и тянущая боль внизу живота меня настигла. Ничего я тогда не почувствовала, кроме ярости на мамашу-пьянь, все уже потом пришло: и то, что лишилась невинности непонятно с кем, и то, что я никогда не узнаю, как это бывает с любимым человеком, и то, что могла забеременеть, и ненависть к тем подонкам, которые меня изнасиловали.
- Тварь, тварь, тварь! – дрожа от ярости, повторяла я, натягивая одежду и бегая по дому в поисках матери, которая куда-то подевалась вместе со строителями.
- Тварь, убью тварь, убью! – повторяла я, отдраивая себя от запаха мужского пота в душе.
Перегорела. Сижу, реву от бессилия что-либо изменить, на пороге дома. Из густой травы около туалета вылезла мать. Пошла туда ночью, да там и свалилась.
- Что же ты, сука наделала! Ведь они меня трахнули! Трахнули! Понимаешь? Твою единственную дочь! – всхлипывала я у неё на плече.
Строителей мы больше не увидели, сбежали твари, поняли, что наделали. В милицию обращаться тоже не стали. Мать отвела меня в больницу к своим знакомым, которые обещали молчать о том, что было. Промыли меня, проверили, сказали, что беременности нет. Даже хорошо, говорят, детей у тебя не будет, пока не захочешь. Как наступит время, сделаем процедурки, да и забеременеешь. Было мне тогда 14 лет.
Летом опять приехали родственники, сестра отца Света и её муж Коля, посмотрели на это безобразие, собрали нас с мамой и перевезли в Саратов к совсем уж дальним родственникам, у которых мы квартиру и сняли. Там мать вроде образумилась, вновь устроилась на работу. Светка – гинеколог, ей я все рассказала, посмотрела она меня, сказала, что полечиться нужно, а так – вроде ничего страшного.
После восьмого класса мать сказала, что на институт у неё денег нет, так что мне придется идти в училище. Какая я дура была, что послушала её, видно же было, что она уже умом тронулась, но сильно я её жалела тогда. Света и Коля были врачами, поэтому посоветовали пойти в медучилище, куда я и поступила. Два года жили в нищете (никогда, никогда я этого унижения не забуду: зубами буду рвать, но в нищете жить не стану!), мать все пыталась продать дом, но Равиль сказал, что или мы ему продаем за бесценок, или он никому не даст его купить. Так и получалось: объявлялись покупатели, приезжали смотреть дом, тут же появлялся Равиль или его холуи и рассказывали, что жизни им, покупателям не дадут. Мать совсем умом подвинулась, нашла себе старичка Васю 60 лет, и переехала к нему, на меня рукой махнула. Если бы не Вовочка, я бы тогда точно повесилась.
Итак, Вовочка. Познакомилась я с ним на дискотеке, куда мы с девчонками из медучилища каждый день ходили. Дискотека была, конечно, помоечная, как он туда попал – я не знаю, но на другую у нас денег не было. Мальчик из хорошей семьи, родители тоже военные, только за границей служили, он говорил, что разведчиками. Я, как его увидела, так и замерла с открытым ртом – таких красивых я еще не встречала. Он и обратил внимания на дурочку с отвисшей челюстью. Хотя надо сказать, что фигурка у меня классная, годы занятия гимнастикой дают о себе знать, да и волосы у меня тогда были до пояса, каштановые, с золотистым отливом – мне все подруги завидовали. В общем, он тоже запал на меня, стали встречаться, без ума я от него была. Вовочка доучивался в 10 классе, после школы хотел поехать поступать в военное училище в Москве, отец ему там по блату место выбил. Я готова была в постель с ним залезть, тянула его, ласки жаждала, но он только целовался и обнимал меня, отшучивался, говорил, что за 16-летнюю ему срок дадут, так что обходились только руками и губами. У нас даже фамилии похожие были. Как кружилась голова от его поцелуев, как здорово было гладить его по сильной спине, целовать его руки. Милый, милый, что же ты наделал?

Продолжение вечером...