Байки из склепа (с)

Поздравьте меня с днём рождения, что ли. Мискаль на столе, секретарши лимончик режут, друзья подтягиваются. Щас бахнем

 

Поздравляю! Всех благ! Береги печень.

 

Don Miquel. По поводу медведя - спасибо, не ожидал

 

То-то же! Давай регистрируйся и публикуй следующие креативы от своего ника.

 

Любитель, с днюхой!!! Всех благ тебе...

 

любiтель! С ДР!

 

Всем спасибо! Печень устояла.

 

Макс стоял у прилавка и пытался сосредоточиться. Автомагазин Кэмп всегда вносил смуту даже в самый тренированный ум – такого количества автомобильных товаров даже представить себе трудно было, не то что бы выбрать что-то нужное.
«Сколько раз зарекался – купи то что надо и иди, чего опять стою как дурак» - сам себя распекал Макс. Но это всё шло фоном к тем неприятным мыслям, которые не давали ему покоя.
- Пап, давай, когда домой поедем, мороженого маме купим, а? – Таша дернула Макса за рукав.
Он обернулся к дочери:
- А что, давай. Хоть чем-то маму обрадуем, да? – наконец-то можно было уйти от прилавков с авто-соблазнами и заняться чем-то стоящим. Сердце, правда, от этого так и не перестало болеть, но хоть мысли побежали в другую сторону.
«Да, маме надо радоваться». Отпуск уже точно срывается, но, похоже, это не волновало только его и дочь Наталью. Жена так давно ждала этого совместного отпуска, что Максово решение остаться на весь июль в городе на работе для неё стало настоящим ударом. Макс знал, что жена хотела еще одного ребенка, знал, что для этого она делала, и знал, как сложно ей будет забеременеть. По-сути, оба прекрасно понимали, что шансов практически не осталось – Наталья родилась после 3-х неудачных попыток забеременеть – Маше, как и Максу, было уже 37 лет и время неумолимо ставило свой диагноз.
Но, в то же время, жизнь также диктовала свои условия. Макс очень хорошо понимал, что победа в объявленном тендере на строительство федеральной трассы – это, для его бизнеса, единственная надежда на выживание. И всё, что оставалось ему – надеяться, потому как реальных шансов было крайне мало – из-за смены руководства города к бюджетным деньгам вплотную подошли люди новых хозяев.
Строительство дорог – это единственное, чем занимался Макс. С детства он был при автомобилях, сколько он себя помнил, машины увлекали больше, чем пьянки с друзьями, чем посиделки во дворе с девчонками и ночные дискотеки. Отец не одобрял занятий Макса, но, надо отдать должное его уму и тактичности, особых препятствий не чинил. В 17 лет Макс уже был чемпионом области по ралли среди молодежи, а в 25 стал вполне знаменитым постоянным участником профессиональных соревнований. Но далее, почему-то, процесс не шел. И максимальным достижением так и осталось занятое 3-е место на этапе больших гонок по пересеченной местности…
Макс понимал, что для него это предел. В 30 лет, заработав репутацию и славу, но так и не заработав денег, он решился покинуть спорт. Губернатор родного края не дал просто так пропасть спортсмену (а еще и сыну старого друга), пристроив Макса в администрацию, в отдел контроля качества строительства. Очень скоро стало понятно, что спортсмену с амбициями тесно в коллективе и на дружеском совете было решено отправить Макса в свободное плавание. К тому времени Макс не противился решениям отца и губернатора – он понимал, что не угнался за жизнью и признавал опыт старших. Так Макс стал хозяином собственного бизнеса. Реально руководил, конечно, отец. Именно его связи позволили сначала получить пробный подряд на обустройство городского автопарка, а, в дальнейшем, легко выигрывать областные тендеры по строительству дорог.
Именно в это богатое время Макс и встретил Марию – приглашенного в компанию финансового директора. Через три года родилась Наталья – Таша, как звали в семье долгожданную дочку.
А потом жизнь полетела под откос. Губернатора области обвинили в хищении бюджета, арестовали и даже не довезли до тюрьмы – сердце шестидесятилетнего мужчины не выдержало такого поворота судьбы. За ним, как лавина, посыпались и более мелкие чиновники. Спешно назначенное в Москве руководство области спешило затянуть гайки – крайним не хотелось быть никому. Запил и очень быстро прогорел отец – потерю лучшего друга оказалось крайне сложно пережить. Он перестал интересовать делами компании, лишь изредка появлялся, нетрезвый, в кабинете сына, тихо сидел на мягком диване, не понимая, что он здесь делает.

- Пап, очередь наша подошла – дочь напомнила, что они стояли за мороженым.
- Да, дочка, прости, задумался – Макс оглянулся на морозильник, за ним, почему-то, увидел стенд с детскими авто-креслами. «Надо купить давно было новое кресло, а то Таша уже полгода без него катается» - не к месту подумал он.
- Нам пломбир, который за 48 копеек был – сказал Макс продавщице. Та, одобрительно посмотрев на красивого мужчину, дала сразу две пачки:
- Возьми пару, и тебе, и дочке приятно будет.
Макс улыбнулся и полез за кошельком. Там было 20 тысяч и около 800 рублей мелочью. «Хм, что-то мало денег я взял с работы», непроизвольно подумал Макс. Он знал, что и на работе денег больше нет, просто привычка носить в кошельке не меньше тысячи долларов не так легко забывается.
Макс и Таша сели в машину. Он опять вспомнил про кресло для Таши, но возвращаться в магазин не хотелось. Да и денег, честно говоря, очень хотелось сэкономить – Макс заслуженно считал себя хорошим водителем. Выехав с парковки магазина, Макс привычно вклинился между машинами в небольшую пробку перед светофором и стал пробираться между рядов, вяло крутя руль.

Солдат срочной службы Петр потянулся за пачкой Петра I, небрежно закинул сигарету в зубы и прикурил.
- Тезку в зубах держу – попытался пошутить он, обращаясь к прапорщику, сидящему рядом.
- Ты бы лучше на дорогу смотрел. И не гони так, не дрова везешь всё-таки.
Везли они действительно не дрова. По путевому листу у прапорщика значилось «спецгруз 210Э\12», а по-русски – цистерна авиационного керосина. Абы кого на такие перевозки не ставили, конечно. Но сегодня тягач вёл личный водитель полкового бати - не иначе провинился в чем-то Петя-халуй, вот и сослал его батя на грязную работу.
Петр выжал сцепление, перекинул рычаг на нейтраль и шёл накатом. Приближаясь к светофору, выжал тормоз. Педаль провалилась и очень гулко ударила о железный пол кабины.
- Бляtь, ну что еще… - сказал было Петр и попытался выжать тормоз еще раз. Педаль не отрывалась от пола…

Макс пришел в себя. Белые стены, потолок. Попытался повернуть голову, но трубки не дали. Через мгновение пришла боль. Макс провалился в полу-дрему, но видел вошедшего доктора, видел свою жену рядом с ним. Почему он здесь? Что произошло? Последнее что он помнил – дикий свист тормозов справа, надвигающуюся махину ЗИЛа и собственную мысль «какой же я самоуверенный дуррррак»…

Два месяца спустя Маша забрала Максима домой. Она сидела на переднем сиденье и молчала. К этому времени он знал, что Таша погибла в аварии, а он остался жив только потому что был пристегнут – раллийная привычка была сильна. Он знал, что больше не сможет ходить и иметь детей.
Полгода Макс не хотел видеть, как Маша пьет. Она так и не смогла оправиться от горя. Друзья, которых немало осталось от прошлой жизни, помогали им как могли – отправили Макса на операцию в Москву, помогали деньгами Маше. Но всё было тщетно – горе поселилось в сердце семьи и уже ничто не могло это горе прогнать.
Макс смотрел на спящую Машу. Она была пьяна, но он не мог обвинять её. Он сам бы напился до любого состояния, лишь бы забыть горе. Но это было невозможно – Таша стояла перед его глазами всё время, она была с ним во сне, она жила в его сердце.
Макс налил стакан водки, с трудом выдавил в стакан 5 шариков нитроглицерина. Жить больше было незачем.

- Пап, очередь наша подошла – дочь напомнила, что они стояли за мороженым.
- Да, дочка, прости, задумался – Макс с трудом выговорил эту фразу и схватился за сердце. В глазах потемнело.
- Мужчина, что с Вами??! Мужчина… - издалека услышал Макс крик продавщицы и осел по стене на пол.
Он очнулся в «скорой», рядом сидела Таша и плакала, прижавшись к его руке.
- Таша… Всё хорошо будет теперь, Таша… - еле слышно прошептал Макс, глядя в заплаканные глаза дочери. «Скорая», включив сирену и мигалку, медленно пробиралась между рядами в пробке, приближаясь к светофору.

Солдат срочной службы Петр потянулся за пачкой Петра I…


(с) pifagor, 2008

 

Почему байку? Реальная история. На моём курсе произошла. Только речь шла не о «положить черепок на полочку».

Дело в том, что череп человека состоит из нескольких костей сложной конфигурации, каждая кость черепа имеет массу отверстий, выемок, впадин и выпуклостей, каждая из которых в свою очередь, имеет название по-латыни. Чтобы сдать зачёт на кафедре анатомии по теме "Череп", нужно было всё это многообразие инцизур и фораменов знать наизусть, а чтобы знать наизусть, желательно учить не по анатомическому атласу, а по настоящему черепу. Ну, хотя-бы по пластмассовому муляжу черепа.

Однако, в конце 80-х в нашем мединституте, да и во всех мединститутах страны, с черепами в частности и с трупами в общем, наблюдался сильный дефицит. Поэтому студенты испытывали острую нехватку не только трупов, но и настоящих черепов. А что с пластмассой? Рассказать, что было с пластмассой в конце 80-х? Вот поэтому пластмассовых черепов тоже было мало. Однако, наблюдался такой феномен - при дефиците трупов взрослых и пожилых людей, существовал переизбыток трупов детских. Переизбыток такой, что на нашей кафедре анатомии стояло бака три (50 литров) с заформалиненными детскими головами. Отдельно от тел. Тела препарировались для изготовления препаратов различных органов и систем, были и целиковые трупики детей, а вот головам почему-то не находилось применения. Скоро мы узнаем почему.

И вот, у двоих наших студентов возникла в их головах "гениальная" мысль, которая заключалась в том, чтобы изготовить препарат черепа из одной переизбыточной детской головы. Инструкцию по изготовлению препарата черепа взяли там же, на кафедре анатомии, благо эта инструкция была общедоступна. Далее, было дело техники - взять из бака детскую голову, притащить в полиэтиленовом пакете в общагу, налить в кастрюлю воды, положить туда голову и поставить на медленный огнь, дабы через некоторое время можно было легко отделить мягкие ткани от костей.

Кухня в общаге на каждом этаже была общая – по 6 газовых плит. Нашим студентам ничего не оставалось, как воспользоваться общей кухней. Но возникла дилемма, сидеть на общей кухне несколько часов - сторожить кастрюлю с головой и параллельно зубрить материал, было решительно невозможно. Там ведь постоянные хождения, тусняк, а, как известно, зубрёжка и тусняк несовместимы. Поэтому юные «эскулапы» поступили разумно – во избежание ненужных эксцессов они на крышку кастрюли прикрепили записочку «Не открывать!!! Готовится ПРЕПАРАТ!», а сами пошли в свои комнаты – зубрить.

Но, дорогие читатели, вы ведь понимаете, какое магическое действие на голодных студентов оказывает ароматный и насыщенный запах мясного бульона? Не мне вам объяснять, что на этот запах потянулись не только голодающие этого этажа, но и голодающие на пару этажей выше и на этаж ниже. А как же записка? Смеётесь? Вы думаете, кто-то прочитал эту записку? А если и прочитал, то поверил её содержанию?

Наши студенты отвлеклись от заучивания материала, когда в коридоре этажа было уже довольно шумно. Они вышли, хлопая глазами, к шапочному разбору: к тому времени случилось несколько обмороков, углы кухни и единственный рукомойник были заблёваны студентами, у которых не случился обморок, но был слабый желудок, кастрюля была открыта, а на этаж вызвали коменданта общаги.

Однако, хоть «юных эскулапов» и выгнали из общежития, но из института их не отчислили – замяли дело из-за боязни огласки и риска потерять последних сотрудников кафедры анатомии – энтузиастов фундаментальной науки, проморгавших такую инициативу студентов.

Хорошо отваренную детскую голову пришлось слить в унитаз. Наши студенты были троечниками, и в их головы не пришла умная мысль, что переизбыток детских голов возник не просто так, и не по «недальновидности», или «лености» сотрудников кафедры анатомии, а потому, что голова ребёнка состоит из хрящей, а те молодые кости, что начали формироваться, развариваются также легко, как и хрящи, а, соответственно, препарат черепа из неё приготовить не так-то просто.

 

Лень-здорово!!!

 

Сыпасип

 

Библиотекарша.


Серафима Павловна Кнехт была женщиной неприметной и тихой. Замужем побывать ей не посчастливилось, а те редкие мужчины, которые бесстрашно раздвигали её костлявые депилированные ноги, надолго не задерживались в её спокойном, как стоячее болото, существовании. Трудилась Серафима Павловна именно в том месте, где и должна была трудиться подобная женщина - в библиотеке. И совершенно естественно что, работая заведующей библиотекой, она много и упоительно читала. Книги она предпочитала романтические, всё больше женские романы с бесконечно слезливыми продолжениями. Вот и сегодня Серафима Павловна, придя на работу, трепетно взяла с полки очередной роман и углубилась в чтение:
"...Её розовые соски напряглись и стали твёрдыми. Восемь стройных мулатов окружили её распластанное на траве и совершенно беззащитное тело. Элеонора вздохнула полной грудью, и широко раздвинув ноги в белых атласных чулках, сказала своим тихим грудным голосом: - Возьмите меня! Возьмите меня ВСЕ! Я заслужила этот позор..."

Из розовато-фиолетового эфира параллельных миров Серафиму Павловну выдернул противный гнусавый голос:
- Скажите, а у вас есть что ни будь по эзотерике.
Кнехт оторвалась от книги и подняла вверх свои маленькие и злые глаза-пуговки. Перед ней стоял худощавый мужчина неопределённого возраста, не имеющий ничего общего со смуглыми мулатами. Этот факт окончательно испортил атмосферу праздника, на которую рассчитывала библиотекарша. Однако врождённая воспитанность взяла верх и Серафима Павловна прошипела сквозь зубы:
- Второй ряд, третья полка сверху. Там эзотерика, рядом - гороскопы и книги по каббале и буддизму.
- Спасибо. - Ответил посетитель и направился вдоль стеллажей.
Серафима Павловна немного побуравила взглядом спину посетителя, дёрнула плечиком и продолжила читать: "...первым был Симеон. Его узловатые руки шоколадного цвета нежно гладили белую грудь Элеоноры. Девушка скрестила свои длинные стройные ноги за спиной Семеона и, прогнувшись, подалась ему навстречу. Сладостное ощущение прокатилось волной по её телу, когда она почувствовала внутри себя горячий и упругий член раба..."

- Извините, а знаете... вот именно такое издание у меня есть. А мне бы хотелось Мамонову 97 года. Синенькая такая, знаете? Ну, синенькая... Нет? Ну... эта вот... – Посетитель попытался жестами показать, какого именно оттенка синего, должна быть книга, но встретившись с колючим взглядом Серафимы Павловны, осёкся и замолчал. Нижняя губа Кнехт нервно дрогнула, а глаза, и без того маленькие и тёмные, сузились настолько, что невозможно стало различить их цвет.
- Ниже. На том же стеллаж-ж-е, только ниж-ж-е-е-е. - С присвистом выдавила из своего клокочущего гневом нутра, Серафима Павловна. Между её ног снова стало сухо, и этот факт привёл Серафиму Павловну Кнехт в состояние лёгкого раздражения. "Вот сука!" - подумала библиотекарша,- "бывают же уроды на белом свете". Затем она глубоко вздохнула и снова погрузилась в чтение:
"...вторым был Ромбуйя, совсем ещё мальчик. Но в его начавшем формироваться юном теле уже угадывались великолепные изгибы упругих мышц. Его член не был таким огромным как у Симеона, а движения не такими умелыми. Поэтому, Элеонора, дабы усилить эффект, жадно открыла рот навстречу чёрной плоти Негоро..."

Тень, заслонившая солнечный свет, струившийся из окна библиотеки, легла на открытую страницу книги и оттенила жидкие волосы на голове Серафимы Павловны. Одновременно она пролегла и на всю её размеренную жизнь, превратив её в череду неудач, бессонных ночей и бесконечного одиночества. Белый свет окончательно померк перед глазами библиотекарши. Она медленно оторвала взгляд от книги. Посетитель держал в руках синюю книжицу и дрожал как осиновый лист. Он казался маленьким и тщедушным, даже по сравнению с костлявой женщиной, сидящей перед ним.
- Я нашёл, но это не совсем то. В том году было два издания; февральское и... в конце года ещё. Так вот мне бы февральское, знаете ли...
Кнехт сгорбила спину как пантера перед прыжком, и взглянув исподлобья на неугомонного посетителя приглушенным голосом, но достаточно внятно произнесла:
- Пашол нахуй, казёл!
- Позвольте, как это... - Начал было мужчина, но встретив холодный взгляд Кнехт, поспешил ретироваться с глупой улыбкой на лице:
- Я поищу... хгы... и это вот, спасибо...

Серафима Павловна остервенело впилась глазами в страницу и постепенно движения её тщедушных сисек вошли в такт с вздымающейся грудью красавицы Элеоноры. Внизу, под серой юбкой и убогими трусиками с Черкизовского рынка снова проснулась жизнь:
"... движения Негоро участились, и когда горячая сперма ударила в рот Элеоноре, она жадно сглотнула её, затем, задержала губы на пульсирующем члене и провела языком по нефритовому стержню мулата. В этот же самый момент, молодой и напористый Ромбуйя осеменил её упругий живот..."

- Мне бы, что нибудь по истории воздухоплавания. Начало века, если есть. - Раздался откуда то из поднебесья мужской голос. Не ответить на него было нельзя. И Элеонора-Кнехт ответила. Ответила не поднимая глаз, громко и внятно:
- Я же ясно сказала, пошёл нахуй!
- Ты что, коза, охуела? - Перед Серафимой Павловной стоял молодой человек с внешностью Алена Делона и манерами Солнцевского гопника.
- Што... што вы сказа-али? - Заикаясь, спросила Кнехт.
- Я говорю, не охуела ли ты в корень, коза драная? - ответил молодой человек, сверкнув белозубой улыбкой.
- Извините, зачиталась. - Промычала Кнехт, сорвалась со стула и под хихиканье немногочисленных посетителей библиотеки, засеменила к стеллажам, держа курс на историю воздухоплавания...

***
Всю дорогу домой Серафима Павловна еле сдерживала слёзы стыда. Унижение, которое она испытала сегодня в библиотеке, не сравнимо было ни с чем. Ни с чем в её мерзкой, противной и бездарной жизни. Дома она сбросила в прихожей пальто, стремительно пронеслась мимо смежной комнаты приёмной дочери, и хлопнув дверью, замкнула пространство своей убогой вселенной. Рухнув лицом в подушки она сдавленно зарычала.
За спиной скрипнула дверь. В комнату чуть слышно вошла Даша.
- Мам, вы чево? - За шестнадцать лет, это затравленное, пезполое существо так и не осмелилось перейти с Серафимой Павловной на "ты".
Кнехт стиснула зубы и оторвала лицо от подушки. "Так нельзя" - сказала она себе. - "Ты должна служить примером во всём". Она села на кровати, сделала несколько глубоких вздохов и сказала, глядя себе под ноги:
- Сегодня я унизила человека. Унизила его жестоко и прилюдно. А он этого явно не заслуживал. Он просто попросил книжку о воздухоплавателях. Он... он... я просто была очень занята в этот момент, а он подошёл так внезапно... и я... я обидела его.
- Мама, успокойтесь. Ничего ведь страшного не произошло? Вы извинились?
- Конечно... Конечно! У нас есть вино? Или что там пьют в таких случаях?
- Оставалось полбутылки "кагора" с вашего позапрошлогоднего дня рождения. - Вспомнила Даша.
- Неси. И кружку... этот... бокал неси. - Выдохнула Кнехт.
Выпив полбутылки терпкого вина, Серафима Павловна захмелела. Вместе с потерей ощущения реальности пришло желание сломать устоявшийся уклад жизни. Изменить то, что годами складывалось камешек к камешку, как кирпичная кладка, пускай неказистая и кривая, но достаточно крепкая. Полная решительности, Серафима Павловна, набросила на плечи драповое в катушках пальто, кокетливо повязала на шею коричневый шифоновый платок, сдвинула чуть набок шляпку и вышла во двор. Свежий воздух немного осадил пыл полупьяной библиотекарши, но о возвращении домой не могло быть и речи. Вернуться назад, было равносильно смерти. Медленной и мучительно болезненной.

Найти в вечернем городе приключения на собственную задницу несложно. Особенно в том состоянии, в котором находилась Кнехт. "Приключения" сидели на детской площадке, прямо перед подъездом, из которого вышла Серафима Павловна. Традиционно, их было трое. Они наслаждались свободой ночи и вяло отмахивались от полуживых городских комаров. Детская песочница "грибок", три пластиковых стаканчика, початая бутылка "Андроповки" и несколько плавленых сырков "Дружба" на деревянном столике, покрытом зачем-то куском старого линолеума. Рядом, разломанные качели и рулон рубероида выпускали снопы искр и хлопья едкого дыма в ночное, но всегда беззвёздное и светлое городское небо. Но Серафима Павловна Кнехт увидела совершенно другую картину. Трое молодых и гордых мулатов, уставших после тяжелого и изнурительного дня, посвященного сбору тростника, отдыхали у костра за бутылочкой дешевого рома. Кокетливо приворачивая задом, Серафима Павловна подошла к песочнице и томно прогнувшись у её невысокого бортика, спросила, обращаясь к сидящим у костра:
- Я не помешаю?
Мужики переглянулись, и один из них, по всей видимости, самый смелый (или самый пьяный) жестом руки пригласил даму к столу. Остальные понуро уставились в свои пластиковые стаканчики. Серафима Павловна присела на край песочницы и нарочито показушно облизнула губы, сама испугавшись этого вульгарного жеста.
- Стакан есть? - Услышала она вопрос одного из мулатов.
- Нет. Дамы моего круга не носят с собой посуды.
Мужики приглушенно заговорили между собой:
- Дай ей стакан.
- Свой дай. Ты пригласил, ты и дай.
- Пускай из "горла" пьёт.
- А если она трипперная...
- Молодые люди. Прекратите этот никому не нужный спор. Я женщина интеллигентная, и из "горла", как вы тут выражаетесь, пить не стану. - Оборвала спорщиков Серафима Павловна.
Пригласивший её мужчина, великодушно протянул Кнехт свой стаканчик и спросил:
- А вас как звать?
- Элеонора. - Соврала Серафима Павловна, и глубоко задышала, выпячивая свою тощую грудь. Алкаш, сидевший рядом с библиотекаршей, опасливо отодвинулся. Элеонора-Кнехт взяла в руку хлипкий стаканчик, и высоко подняв его над головой, сказала:
- За любовь!
- М-м! - Поддержали мулаты.

Горячая водка захлестнула и обожгла горло, расплылась теплом по груди и затаившись, легла внизу живота на задремавший "кагор". Серафима Павловна икнула и вдруг поняла - сегодня она станет Элеонорой. Прямо здесь и сейчас. Сейчас или никогда. Кнехт встала в полный рост, прошла вокруг песочницы, смерив взглядом своих новых ночных знакомых, сидящих под "грибком" и стала медленно расстегивать пальто. Молодые и гордые мулаты затравленно умолкли и сидели, вжав головы в плечи. Сидящий ближе всех и спиной к Серафиме Павловне мужчина, испуганно сглотнул слюну и вопросительно взглянул на своих товарищей. По их реакции он понял, что лучше не оборачиваться. Серафима Павловна скинула пальто в песок и принялась за блузку.
- Э... слыш, может это... не надо, а? - Подал голос тот, кто пригласил Кнехт к столику.
К этому времени Серафима Павловна уже справилась с блузкой и трясущимися руками расстегивала свой непомерно большой бюстгальтер, из которого на песок посыпались куски слежавшейся ваты.
- Сейчас или никогда. Сейчас или... - Лифчик упал в песок и в свете костра перед взором перепуганных алкашей показались сморщенные маленькие груди лже-Элеоноры.
- Возьмите меня! Возьмите меня ВСЕ! Я заслужила этот позор… - Надрывно закричала Кнехт, и кинулась под ноги мулатам.
- Текай, братцы! - Прорезал ночную тишину тревожный крик одного из мулатов, и все трое бросились в разные стороны от озаренного пылающим рубероидом круга света...

***
Утром Серафима Павловна ехала на работу в подавленном состоянии. Бессонная ночь и выпитое вчера давили на неё тяжким грузом. Она плохо помнила своё ночное приключение. О том, что приключение все-таки было, она осознала лишь утром, не обнаружив на привычных местах драпового пальто, блузки и бюстгальтера. Даша затравленно молчала, и Серафима Павловна не стала расспрашивать дочь о событиях прошлой ночи. «Нужно настроиться на лучшее», - всю дорогу твердила про себя Кнехт, - «нужно успокоиться, несмотря на вчерашний срыв». Ведь сегодня Серафиму Павловну ждёт настоящий праздник. Утром в библиотеку должны будут привезти несколько экземпляров последней части "Чувственной Сюзанны". Она такая прелесть, эта самая Сюзанна. Она так несчастна, и так чувственна...

Серафима Павловна вздохнула, раскрыла книгу и окунулась в бесконечно реалистичный мир нереальной любви:
"...Сюзанна заломила свои прекрасные руки, откинулась назад, отчего грудъ её и без того большая, ещё больше округлилась и..."


2008 vpr

 

Во! Это-ж Флекс. Я ево знаю!

Супер, порадовал, бродяга.

 

VPR красавец

 

убило))))))))))

 

Автор: vpr

Мечта реставратора.

Относительно молодой город Хлебоголодск славился огромным количеством бродячих собак, унылым цветом фасадов своих зданий и бронзовым памятником вождю мирового пролетариата с отпиленной по самое плечо правой рукой, ранее указывавшей в сторону местного погоста. Ильич, подвергшийся ампутации в период повального увлечения горожан цветными металлами, выглядел довольно странно. Со стороны казалось, что Ленин, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, подался вперёд своим правым боком и пытается плечом навалиться на закрытую невидимую дверь, ведущую, скорее всего, в какое то питейное заведение. И при этом, высоко задрав козлиную бородку, он как бы с вызовом заглядывает в глаза такому же невидимому, достаточно рослому швейцару. Первому, после эксплуататора, врагу рабочего и крестьянина.

К достопримечательностям Хлебоголодска можно также отнести и контору, о которой далее пойдёт речь в этом повествовании. Контора носила громкое и раскатистое название "Реставратор" и занималась реставрацией одеял и подушек. Предположу законный вопрос читателя, какому же мудаку взбрело в голову открыть подобное предприятие, а главное, зачем...

На самом деле, ответ на этот вопрос лежит на поверхности. После распада Великой Державы, повлекшей за собой безработицу, и как следствие, массовое увлечение цветметом, население города Хлебоголодска так же массово увлеклось реставрацией этих незатейливых предметов домашнего обихода. Конечно, они с большим удовольствием реставрировали бы свою поношенную одежду и убогое нижнее бельё, но к сожалению мастеров такого уровня в городе не было, а реставрация постельных принадлежностей не требовала особой квалификации. Население города разделилось на два лагеря; тех кто портил и осквернял постельное бельё, и тех, кто его скрупулёзно реставрировал. Со временем, новые заграничные подушки и одеяла, а затем и отечественное бельё поступили в продажу в местных магазинах, и многочисленные реставрационные точки постепенно обанкротились и закрылись.

Все кроме одной. Той, что располагалась в двух кварталах от площади Восстания Хлебоголодских могильщиков. На тот период времени о котором пойдёт речь в этом рассказе, ЧП "Реставратор" плавно скатывалось к банкротству и бывший хозяин, удачно перепродав его, укатил на серебристом "Мазератти" в сторону столицы нашей Родины. Его новый владелец и бывший сотрудник, профессор и почётный член Лондонского королевского общества росписи по дереву, лауреат премии "Крендель года", Лев Петрович Страхов, взялся за дело с удвоенной энергией. Правда, жители Хлебоголодска не откликнулись на душевный порыв Страхова. За последние два с половиной года, только сморщенная и вонючая старушка принесла на реставрацию два одеяла. Да видимо вскорости сдохла или скоропостижно разбогатела на сборе подаяния в пользу вымирающих Королевских пингвинов Антарктики, но так и не явилась за отреставрированными вещами. Да ещё совсем недавно, спокойную и размеренную жизнь конторы нарушил пришедший посетитель, напугав сотрудников нездоровым блеском в глазах. Он сжимал в трясущихся руках грязную, пожелтевшую подушку, с пятнами, то ли мочи, то ли слюней, и с торчащими во все стороны жёлтыми перьями. Но, вырвать подушку из рук клиента, сотрудники ЧП "Реставратор" так и не смогли. С криком: - Так не достанься же ты никому! - посетитель бежал, унося в своих руках такой важный заказ...

***
У Льва Петровича Страхова была мечта. Впрочем, мечты были не только у него, но и у остальных работников его конторы. Справедливости ради нужно отметить, что у работников были даже и не мечты, а скорее, желания. Например, у закройщика Васи было ежедневное желание нажраться водки в ночь с пятницы на понедельник. Что он с успехом и претворял в жизнь. Ещё у него было желание, чтобы Хлебоголодская "Металлочерепица" прошла в первый дивизион. Приёмщица Варвара, желала, чтобы её женатый сожитель сводил в кафе-мороженое и накормил красивой едой под божественным названием "бланманже", а не просто тупо драл её в городском парке, уперев головой в фанерный самолёт на детской площадке.

Но мечтам не всегда суждено сбываться. Футболисты "Металлочерепицы" никак не желали прибавлять в игре, и Василий компенсировал эту свою неудовлетворённость продолжительными, граничащими с фанатизмом, запоями. А вот Варенька, напротив, была таки приглашена в кафе, и познала божественный вкус роскошной еды, правда после этого ей пришлось раскачивать фанерный самолётик в городском парке с утроенной энергией, пока его вконец расшатанное основание однажды не надломилось, и он не рухнул в песок, завершив свой последний полёт. Что касается мечты Льва Петровича Страхова, то ей, по всей видимости, не суждено было исполниться, ибо мечта эта была практически неосуществима...

Дело в том, что в прошлом известный в определённых кругах учёный, а ныне монопольный реставратор подушек мечтал жить и работать на Манхеттене. Это дало бы ему возможность получить сказочно выгодный заказ на реставрацию подушек самой Демми Мур. Для достижения этой цели Лев Петрович не жалел ни сил, ни средств. Ночами он писал научные статьи по росписи деревянных ложек и лепке "Кренделей". На вырученные от публикации деньги он имел возможность содержать свой убыточный бизнес. Вот и сегодня, идя после бессонной ночи в контору, Страхов сжимал в кармане пачку банкнот; жалование Варвары и Василия за два последних месяца.

- Доброе утро, Лев Петрович. - Приветствовала его Варя.
- Здрасьте. - Выдохнул перегаром Вася.
- Добрый. - Ответил Страхов и протянув деньги сотрудникам, спросил:
- Ну, как? Ничего не было за вчера?
Варя, пересчитывая зарплату замотала головой, а Василий зло хмыкнув, сказал:
- Щас какие хош подушки продают. И недорого. Сидим тут...
- Ступайте в цех, Василий! Идите уже... кроить! - Ответил Лев Петрович.
- Чо кроить то? Заказов то нет!
- Да, Лев Петрович, куда ещё кроить то... - Начала было Варя, но Страхов замотал головой, не желая ничего слышать, и немного отдышавшись, сказал:
- А вы Варенька, ведите учёт и приёмку... пожалуйста... учёт и приёмку... я жду большого заказа... мы должны во всеоружии... вобщем, работайте.
Василий пожал плечами и направился за загородку, громко именуемую «цехом», а Варвара закопошилась в накладных. Удовлетворённый Лев Петрович вышел на улицу и разложил на тротуаре так называемый "мимоход" из фанеры, на котором корявыми буквами было выведено:
Ты утратил одеяло
И умчалась простыня
И подушка - суть лягушка
Вскачь пустилась от тебя,
Но поверь, не всё пропало
Реставрируем - любя
Здесь подушка стоит двушку
Одеяло - три рубля.

Критически оглядев шедевр местной рекламной фирмы, Лев Петрович ладонью смахнул с "мимохода" воображаемую пыль и вернулся в контору. Варя продолжала перебирать пустые накладные, а из-за загородки где кроил Вася, послышался голос диктора местного телевидения.
- Вася, вы опять смотрите телевизор? - Спросил Страхов.
- А чо? - Раздалось из закроечной.
- Да так... вы бы хоть избирательно смотрели, а не всё подряд.
- Да я новости, Лев Петрович. Представляете, вандалы поломали самолёт на детской площадке. Ужас что в городе творится. Там сейчас телевидение и милиция понаехала. Следы ищут.
При этих словах Варвара покраснела и рассыпала по полу накладные.
- Что же вы так, Варенька. Аккуратнее нужно. - Сказал Страхов, и помог учётчице собрать бумажки.
- Как вы думаете Варенька, в Нью-Йорке реставрируют подушки? - Неожиданно спросил Лев Петрович.
- Чего это вы вдруг про Нью-Йорк?
- Да так... - Ответил Страхов: - Я же говорю, заказ жду.
Из закроечного цеха раздался голос Василия:
- В Америке щас вообще без подушек спят. На фанере, позвоночники выправляют. Я по телевизору видел.
- Что вы чушь городите? Выключите немедленно этот телевизор! Сколько можно повторять, чтоб на работе не смотреть эту гадость... - Взволнованно произнёс Лев Петрович.

Вконец расстроившись, Страхов хлопнул дверью и вышел на улицу, для того, чтобы совершить свой ежедневный моцион. За всю дорогу от конторы до площади Восстания, Лев Петрович не встретил ни одной живой души кроме нескольких бродячих псов. Подманив собак, профессор бросил им кусок котлеты, обильно пересыпанный стрихнином. Лев Петрович был человеком доброй воли, но недолюбливал животных по одной простой причине. Животные не пользовались одеялами.

Затем профессор обязательно посещал местный фирменный Универмаг "Хлебоголодский могильщик", возвышающийся сразу за площадью. Поднявшись на второй этаж, он заходил в отдел постельного белья и с ненавистью блуждал между полками с белоснежным товаром, пытаясь незаметно вытереть руки от котлетного жира об одну из подушек или одеяло. Иногда он останавливался рядом с потенциальным покупателем, и придав лицу безразличное выражение, говорил:
- И зачем покупать новое, если можно просто отреставрировать старое. Не правда ли? Скажите, вы же не станете покупать одеяло? Или подушку? Не станете ведь…?
Постепенно глаза его начинали затравленно бегать, и Страхов пытался вручить перепуганному посетителю свою визитку. Иногда визитки брали, но чаще профессора просто посылали на хуй.
Затем он спускался вниз, и в местном Интернет клубе, до глубокой ночи забрасывал СПАМом американские почтовые серверы с предложением реставрационных работ. Но Нью-Йорк гордо молчал, предпочитая спать на продавленных подушках, и накрывшись старыми драными одеялами. Зато периодически присылал предложения по работе с "Кренделями". Но профессор был неумолим. Он не желал быть, пусть и высокооплачиваемым, но безвестным учёным. Он прочил себе жизнь гламурного и избалованного известностью, богемного реставратора подушек голливудской кинодивы.

Но были у Льва Петровича Страхова и враги. Пожалуй, самым непримиримым из них, был директор Универмага. Он распускал по городу слухи о Льве Петровиче, как о невменяемом и опасном субъекте. Мало того, будучи в городе человеком влиятельным, он регулярно натравливал на ЧП «Реставратор» бандитов, налоговых инспекторов и представителей СЭС. Последние были наиболее опасны и несговорчивы. Но директор Хлебоголодского Универмага не остановился и на этом. Вчера, прямо напротив конторы Льва Петровича, появился рекламный щит, на котором была изображена совершенно голая баба, прикрывающая свой срам белоснежным одеялом. Сбоку от бабы стоял Антонио Бандерас с футляром для гитары, на котором крупным шрифтом было написано:

Хлебоголодец! Вопрос ребром
Не будь жлобом! Come on! Come on!
Купи своей гламурной крале
Подушку с пухом от «Ковале»

А снизу, более мелким шрифтом хлебоголодцев уверяли, что одеяло от «Робертино Ковале», № 1 в мире. Правда, сегодня утром на белоснежном одеяле, прикрывавшем гламурную кралю Бандераса, появилось кроваво-красное пятно от запущенного Львом Петровичем помидора. Создавалось впечатление, что у бабы Бандераса либо обильные месячные, либо её только что лишили невинности.

***
Какое то смутное внутреннее волнение подсказывало Льву Петровичу Страхову, что сегодня произойдёт событие, которое повлияет на всю его дальнейшую жизнь. Спустившись в Интернет клуб, профессор первым делом проверил почту. То, что он увидел, произвело на него такое впечатление, что Страхов чуть не вскрикнул от неожиданности, но удержался, и вместо этого протяжно и громко пукнул. В папке «входящие» лежало на первый взгляд совершенно неприметное письмецо, если бы не адрес отправителя, demy@murrrr.com.us. Важность письма трудно было переоценить. Стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, Страхов не стал знакомиться с содержанием письма, быстро удалил его с сервера, предварительно распечатав, и сложив заветный листок вчетверо, выскочил на улицу, еле сдерживая готовое выпрыгнуть из груди сердце…

Профессор бежал в сторону городского парка. Там он мог укрыться в тиши аллей и никем не потревоженный, прочитать письмо из Манхеттена. Найдя укрытую от посторонних глаз лавочку, Страхов расположился на ней, оглянулся по сторонам и достав листок, начал читать по-английски, путаясь и постоянно перебивая текст собственными мыслями: «Дорогой Лев»… - господи, дорогой, она назвала меня дорогой... - «Месяц назад я получила ваше письмо, но никак не решалась ответить»… - боже, целый месяц я жил в неведении… так, так, что там дальше… - «Затем я была занята на съёмках, и вот, наконец вспомнила о Вас»… - невероятно, вспомнила обо мне! Не может быть, господи, девочка моя, да я для тебя… лучшие перья, да я... ах, ладно, что там дальше… - «Месяц назад я заглянула в свой сарай на Майами и обнаружила огромное количество одеял и подушек моего бывшего мужа Брюса. Хотела узнать, сможете ли Вы…» - блять, конечно смогу, что за вопрос!»
- Ай-ай-ай! Самого Брюса! – Неожиданно для самого себя, громко и радостно закричал Страхов. Глаза его заблестели, и он протяжно заревел, как дикий медведь:
- Ы-ы-ы! Ы-ы-ы!
Проходящая неподалёку парочка влюблённых отшатнулась, и стала удаляться быстрым шагом. В концовке письма, Демми Мур предлагала Страхову стать её личным реставратором, и обещала дать ещё несколько рекомендаций. Но хотела для начала ознакомиться с ценами и качеством реставрационных работ. Для этого предлагала Страхову взять всё самое необходимое, и срочно вылететь в Нью-Йорк, для переговоров.

***
В контору Лев Петрович летел как на крыльях. Пробегая мимо однорукого вождя, он зачем-то показал ему кукиш, потом вернулся, и ещё раз продублировал свой жест, но уже на американский манер, выставив вверх средний палец. Поравнявшись с входом в Универмаг, Страхов резко повернул, взбежал на второй этаж и войдя в отдел постельного белья, громко закричал, потрясая в руках письмом:
- Что, съели? Пидарасы! Come on! Come on! Я вам, блять устрою международную реставрацию! Всех сгною к ебени матери!

В конторе в столь поздний час уже никого не было, поэтому Страхов собрал все имеющиеся в его распоряжении выкройки, запаковал несколько пакетов с перьями и пухом, выскочил на улицу со всей этой поклажей, и поймав такси, велел водителю срочно направляться в областной центр. «Сначала получить американскую визу, потом двое суток до Москвы, там взять билет на самолёт и… привет Демми…» - строил планы профессор-реставратор. Визу бывший учёный получил без особых проблем, небольшая заминка вышла только в аэропорту, при досмотре. Таможенникам не понравился горящий взгляд Страхова и вызвали лёгкое недоумение мешки с перьями. В общем, первая часть плана прошла как по маслу. Настоящие неприятности начались в аэропорту имени Кеннеди. Мало того, что не было обещанного трансфера, но Льва Петровича Страхова вообще никто не встретил. По оставленному телефонному номеру никто не брал трубку, и Лев Петрович решил сам добираться по указанному в письме адресу.

Когда жёлтое такси двигалось в потоке машин вдоль Гудзона, грудь Льва Петровича сдавило тисками нехорошее предчувствие. Он вдруг вспомнил улыбающуюся физиономию директора Универмага «Хлебоголодский могильщик» при их последней встрече, когда Страхов размахивал письмом и сотрясал воздух проклятиями. Таксист припарковался на Бродвее и сердце Льва Петровича учащенно забилось. Профессор расплатился с водителем, который помог Страхову достать из багажника тюки с товаром, на подкашивающихся ногах подошёл к дому и сверил его номер, с указанным в письме. Наверное, излишне было бы говорить о том, что никакая Демми, и тем более Мур не проживала по этому адресу. Вечерний воздух безразличного ко всему города сотряс дикий вой Льва Петровича:
- Ы-ы-ы! Ы-ы-ы! Падлы-ы-ы! Такой бизнес загубили! Скаты-ы-ы-ы!
Видя, что своим поведением он привлекает стоящего неподалёку полисмена, Лев Петрович взял себя в руки, замолчал, подхватил в обе руки свою поклажу и безвольной походкой направился в сторону Уолл-Стрит.

Неподалёку от Таймс Сквер Лев Петрович на последние деньги снял номер в отеле «Paramount» и закрывшись изнутри, рвал в клочья раскроенную ткань и с ожесточением поедал её, вперемежку с пухом и пером, запивая всё это напитками из мини-бара. Через три дня обеспокоенный портье вскрыл номер и обнаружил совершенно обезумевшего реставратора, с распухшим животом и блуждающим взглядом.

***
И всё-таки мечта Льва Петровича Страхова сбылась. Сегодня он содержится под неусыпным наблюдением врачей, и часами может секретничать с Демми Мур и её бывшим мужем Брюсом. Правда, первое время у него были проблемы с желудком, и он срался лебяжьим пером, что списывал на свой высокий уровень профессионализма, но в итоге всё нормализовалось. Голливудская дива довольна его работой, и действительно дала ему несколько рекомендаций. Но самое главное то, что Лев Петрович стал действительно известной личностью. Теперь он вращается в кругу избранных знаменитостей, может запросто похлопать по плечу Арнольда Шварценеггера, или например, переспать с Алиной Кабаевой. Только лишь иногда, когда Страхов вспоминает родной город Хлебоголодск, площадь Восстания и однорукого Ильича, свою небольшую контору и до боли родных сотрудников, в глазах его появляется беспросветная, животная тоска. И тогда он тихо плачет, вглядываясь в далёкие ночные огни Манхеттена, отраженные сотнями тысяч звёзд в тёмных водах Гудзона…


2008 vpr

 

Очень образно! Зер гуд! Сильно. Однако, жизнеописание Хлебоголодска навевает местами депресс, как на Льва Петровича его воспоминания...

 

Приветствую всех аффтаров и сочуствующих. Давно не появлялся, были причины. VPR жжот, красиво
Вот, очередное похмелье навеяло...

Измена.

- Надо же, ничего не меняется, - подумал Ерёма, объезжая с детства знакомую яму на въезде в посёлок, - больше 15 лет прошло, а как был Мирный фурункулом в жопе, так и остался.
Потянулись по бокам до боли родные деревянные двухэтажки, старая водокачка, поселковый магазин, облепленный вновь построенными ларьками с решётками в палец толщиной на окнах, покосившаяся школа, где Ерёма проучился «от звонка до звонка». Рядом со школой нелепо возвышался новый спортзал, о постройке которого Ерёма уже знал из писем одноклассника Славки, к которому он, собственно, и решил заехать по пути к дальним родственникам, жившим в деревне неподалёку от посёлка, и которых он тоже с окончания школы не видел. Поборов искушение остановиться около школы (а какой смысл – время полседьмого утра, всё равно никого нет), Ерёма направил свой новенький джип в конец Мирного, где также нелепо, как и спортзал, на фоне старых домов стояли две свежепостроенные панельные четырёхэтажки. Славка купил квартиру в новом доме год назад, всё писал, приглашал на новоселье, как-никак, а в детстве они были друзья «не разлей вода». Потом произошла эта история с машиной, после которой у Ерёмы надолго отпало желание общаться с бывшим другом. Учась в институте, Ерёма получил письмо от отца с новостями о том, что Славка (он пошёл в ГАИ работать после армии) взял у него на ночь старенький Москвич для патрулирования района, так как их служебный УАЗик напрочь сдох. Славка был родителям Ерёмы, как второй сын, отец ни минуты не раздумывал. Утром Славка, дыша на отца перегаром, притаранил разбитую машину на буксире – якобы они там кого-то преследовали, перевернулись, то да сё, обещал отремонтировать и… пропал на полгода. Машину отец восстановил сам, Славка потом объявился (якобы на заработки в Архангельск ездил, потом его там ограбили), но ни копейки отцу не дал. Отношения со Славкой похолодели до нуля, но два года назад Ерёма вдруг получил письмо от него, в котором Славка, как ни в чём не бывало, расписывал поселковские новости и приглашал в гости. Ерёма долго не отвечал, но Славка продолжал закидывать его письмами и фотографиями, так что в итоге, вспомнив поговорку «кто старое помянет, тому глаз вон», сдался и написал ответ. И вот, получив заслуженный отпуск, и отправив жену с ребёнком к тёще, Ерёма решил прокатиться по родным местам, заодно и обкатать новую машину.
Дверь открыла Катька, Славкина жена и их одноклассница.
- Ой, Ёрик! – радостно всплеснула руками Катька, - Наконец-то я тебя увидела! А мы тебя к обеду ждали! Как ты быстро доехал! Летел, небось, как угорелый, да?
Продолжая щебетать, Катька порывисто обняла Ерёму, обдав того волной теплого домашнего запаха женского тела, и потащила на кухню.
- Сейчас я этого алкаша разбужу, опять пьяный пришёл вчера! Что тебе – чай, кофе пока? Да что же я, как дура то! Ты же не ел ничего всю ночь! Сейчас я наготовлю!
- Не, Катюх, не суетись с едой пока, давай буди Славку, вместе позавтракаем, - потягиваясь на табуретке, Ерёма с удовольствием смотрел на едва прикрытые халатиком аппетитные бёдра Катьки, метающейся между холодильником и мойкой. Смотри, какая красавица стала, думал Ерёма, в самом соку сейчас. Повезло Славке, а ведь могло бы и по другому всё получиться. Помешивая сахар в кофе, Ерёма вспоминал школьные годы. Катька пришла к ним в школу классе в пятом или шестом. Угловатый подросток, короткая стрижка, ничего особенного. «Выстрелила» она на летних каникулах после восьмого класса: загорела, округлилась, стала красивой девушкой. Но была у неё одна проблема, которую она тщательно пыталась скрыть – волосы на ногах. В те времена не было новомодных эпиляторов, тем более в такой дыре, как Мирный, так что слух о Катькиных волосатых ногах быстро разлетелся по пацанам. Так она и проходила без кавалеров до окончания школы. В десятом классе, когда Ерёма со сломанной ногой валялся дома, Катька пришла навестить его. Они были одни, Катька сидела рядом с ним на кровати и без умолку щебетала. Именно щебетала, поскольку голосок у неё тоненький, но при этом сильный. Песни она хорошо пела, выше всех могла взять. Просидели они тогда часа два, тепло её бедра уже жгло Ерёму. Он откуда-то знал, что стоит ему протянуть руку, и она будет его, прямо здесь и сейчас. Не протянул, не повернулся и не поцеловал, чего-то испугался или не захотел – сейчас уже и не вспомнишь. Разочарованная Катька, нелепо ткнувшись губами в его шею, чуть не плача вскоре ушла. А вскоре был выпускной, после которого они уже и не виделись. Побывав в Орле замужем, почему-то так и не родив, Катька вернулась в родной посёлок, где через три года вышла за Славку. Детей у них тоже пока не намечалось, как писал Ерёме Славка, мол, хотят поднакопить немного, потом уже о детях думать. Сейчас на Катькиных ногах не было и намёка на волосы, видимо, прогресс дошёл и до Мирного.
- Ебись-костись! – раздался рёв Славки. – Ёрик нарисовался! Гони бутылку, любимая, щас мы вмажем по-человечески!
Похудевший, но по-прежнему крепкий, Славка в семейных трусах ввалился в кухню. Дыша перегаром, он долго и крепко держал Ерёму в объятиях, всё повторяя: - Ну вот, наконец-то, вот, я же знал…
Позавтракав, выпив при этом одну бутылку (вторую Катька не дала), бывшие друзья отправились на прогулку по местам боевой славы.
- Где ты, как? Давай, рассказывай, а то письма твои какие-то скупые, ничего толком не понял, - выпытывал Славка.
- Да чё тут рассказывать, - отхлёбывая пиво из горла, расслабленно вёл беседу Ерёма, - как родители в Москве оказались, ты знаешь. Я сам офигел, когда узнал, что мы теперь в Москве жить будем. Из института меня попёрли, попал в армию, ну это я тебе писал. Из армии уже в Москву приехал. Два месяца пробухал, потом решил на работу устраиваться. Где только не работал… потом друган армейский меня в группу «Машина Времени» устроил рабочим. Вот это классно было! Платили, правда, мало, но зато всю страну объездил, от Калининграда по Камчатки. Потом у Макара крыша поехала, группа на грани распады была, денег не платили. Я и пошёл в ментовку. Сначала в уголовном розыске, потом в РУОП перешёл, сейчас там, старшим опером. Женился вот за год до тебя, девчонку с ребёнком взял, бывшая жена нашего погибшего сотрудника. Сейчас второго сына ждём, осенью родить должна.
- Неплохо у вас в ментовке платят-то, - подмигнул Славка, - машина у тебя хорошая!
- Да не придуряйся ты, сам ведь всё понимаешь. РУОП в силе, все фирмы под нами лежат. Ты бы знал, какие вещи мы вытворяем! Людей в лес вывозим, воров опускаем – только в путь, фээсбэшников «принимаем» даже. Ты-то чего из ментовки свалил?
- Да, было дело, - махнул рукой Славка, - недопоняли с начальником друг друга. Я же когда машину бати твоего расколотил по пьянке, попросил его меня на время уволить, чтобы денег на ремонт набрать. А когда приехал, он начал мозги канифолить: то ставки нет, то кого-то уволить сначала надо. Я рукой махнул, да и устроился электриком. Сейчас уже начальник участка местного. Ты прости меня за Москвич то тот сраный, я правда на мели был.
- Ты не у меня, у бати прощения проси. Он к тебе, как к сыну относился. Пидор ты всё-таки, Славка, мог бы хоть своими руками помочь, раз денег нет.
- Да знаю я сам, что пидарас, полоса такая была! Я тебе рассказывал, кстати, как меня в Архангельске обули, нет? Короче, стою я на вокзале, бородатый, с рюкзаком, бабки ляжку жгут, всё хорошо. Тут девчонка молодая с чемоданом огромным, не поможете, мол, до дома донести, здесь рядышком, за углом. Ну, я и повёлся. Зашли в подворотню, а там трое с ножами. Я говорю, вы не охуели мента на гоп-стоп брать? Тут меня и ёбнули по башке, минут через тридцать только очухался. Автостопом до Орла добрался, здесь уже знакомые меня до Мирного подбросили. Вот так вот. Давай к Володьке забуримся, водки выпьем. Помнишь его?
- Помню, конечно, пойдём!
И началось. Вовка, ещё друзья, потом в школу пошли учителей проведать. Славка выключился, поспал три часа, снова ожил. До дома добрались к 6 вечера. Славка ещё двести на грудь принял и снова отключился. Ерёма его на кровать положил, а сам добавить решил, чего добру пропадать, тем более что Катьки пока дома не было. Только рюмку опрокинул, как она нарисовалась.
- Ну, вы даёте! Весь посёлок споили! Где мой-то? Спит, поди? Ты, я гляжу, бодрячком! Меня ещё выдержишь? Там, в холодильнике, бутылка вина, открой, пока я переоденусь.
- Ох, Ёрик, - после трёх бокалов и расспросов о знакомых устало произнесла Катька, - как достал меня Славка бухать! Ведь каждый день почти! До свадьбы не было такого, а после - словно плотину прорвало. Он же начальник, все к нему с бутылкой. Я уже о разводе подумываю, как мне с ним детей-то делать?
- Да брось ты, все бухают. Поговори с ним, скажи, что если детей хочет, пусть на полгода завяжет. Я бы повёлся на такое, годы то идут, а детей надо. Ладно, Катюх, давай заканчивать, а то я тоже, походу, поднабрался, а утром ехать. Где ты мне постелешь?
- Да прямо здесь, на кухне, ты не против? В комнате ты сам видел, места нет, да и Славка храпит, как паровоз, не даст тебе выспаться. Иди в ванную, я пока всё сделаю.
Расстелив на полу и пожелав спокойной ночи, Катька ушуршала в ванную. Ерёма, раздевшись и открыв окно, решил ещё покурить. Стоя лицом к окну, он заново проживал сегодняшний день, перебирая в голове друзей и знакомых. Сзади скрипнула дверь. В оконном отражении появилась Катька в лёгкой короткой ночнушке.
- Ты понимаешь, что ты делаешь? – не оборачиваясь, произнёс Ерёма хриплым голосом. – Как я утром Славке в глаза смотреть буду?
- Тихо, милый, тихо – шептала Катька, обняв его сзади и горячими пальчиками бегая у Ерёмы по волосатой груди, - я двадцать лет об этом мечтала, ещё со школы. Славка пьяный, до утра будет храпеть, не думай о нём. Не люблю я его, просто приткнуться было не к кому, а я же баба, мне рожать надо. Он меня от силы раз в месяц трахает, ему водка дороже, у него даже сперма водкой пахнет. Неужели я тебе не нравлюсь, милый, коханый мой? Я видела, как ты на меня смотрел утром. Ну, же? – почти вскрикнула Катька, опустившись на колени и сдёрнув с Ерёмы трусы. - Дай потрогать его, я очень хочу! – обхаживая языком ягодицы, продолжала она.
Это было выше человеческих сил. Резко развернувшись, Ерёма воткнулся в жадно раскрытый рот. Кухня дрогнула и поплыла.
- Какой презерватив, милый, дурачок мой? Я же ребёночка хочу, от тебя, от любимого, а нет от алкаша этого, - горячо шептала Катька, непрерывно двигая руками внизу живота, - никто не узнает, клянусь, милый!
«Попал!» - была последняя мысль Ерёмы. Дальше мозги не работали, остались могучие инстинкты, усиленные доносившимся из комнаты храпом. Такой изголодавшейся бабы у него никогда до этого не было. Она плакала от счастья, волны накрывали её с головой. Ерёма даже не подозревал, что способен на такие рекорды. «Ещё, ещё, милый, пожалуйста…»
- Всё, мне пора, милый, - наконец прошептала заплаканная Катька, - утром на работу, поспать надо. Останься ещё на денёк, ладно?
- Хорошо, останусь, - возвращаясь с небес на землю, глухо произнёс Ерёма. – Беги, а то уже светает.
Выждав 15 минут, он тихонько оделся, собрал вещи и вышел из квартиры. Голова по-прежнему отказывалась верить в произошедшее. Выехав из посёлка, он по лесной дороге выбрался на дальнюю поляну, открыл в машине окна и провалился в глубокий сон.

Пока не конец, на неделе закончу

 

Ловите продолжение

Полгода после этого Ерёма жил, как на пороховой бочке. Вот мудак то, думал он, засыпая, это же надо: жену друга, практически на глазах, без презика, вспоминал он, просыпаясь. Первое письмо от Славки ждало его уже по приезду от родственников. В письме Славка извинялся, что напился и на смог проводить, передавал приветы от друзей и Катьки. Ерёма решил забить от греха подальше, и вообще перестал отвечать. Отписался вкратце, что надоело ему письма писать, не модно это нынче, пусть Славка ставит себе телефон, тогда – другое дело, хоть часами можно будет разговаривать. Через полгода Ерёма успокоился (вестей от Славки о забеременевшей жене не поступало) и вообще стал вспоминать этот эпизод, как самое лучшее эротическое приключение в своей жизни. Всё было хорошо, пока однажды вечером жена ему не сказала:
- Тебе какой-то Слава из Орла звонил, сказал, что завтра приезжает, встречать не надо, сам доберётся. Странный какой-то, всё выспрашивал, хорошо ли мы с тобой живём, дружно ли, твой рабочий график его интересовал сильно. Я трубку просто бросила в конце. Кто это такой-то вообще?
- Да так, друг детства, не парься, всё в порядке. Он с рождения немного того…
Пиздец, подумал Ерёма, началось. Наутро, отпросившись у начальства на весь день, он отправил жену с ребёнком по магазинам и подружкам, строго-настрого запретив ей появиться дома раньше 11 вечера, а сам засел в квартире. Часов в восемь вечера раздался звонок в домофон. «Кто?». «Ёрик, ты? Это Слава. Спустись вниз, поговорить надо». Кинув в карман куртки безотказный немецкий складной нож 38 года выпуска, Ерёма зашагал навстречу судьбе.
Чужой, напряжённый Слава стоял около Ерёминой машины.
- Здорово, Славян! – широко улыбаясь, Ерёма рывком бросился к нему, пытаясь перехватить инициативу. – Ты чё, как не родной, на улице!
Обхватив его одной рукой, Ерёма быстро ощупал ремень брюк и карманы. На первый взгляд оружия не было, но Ерёма всё равно был начеку.
-Да отстань ты, - зло вырвался из его объятий Славка, не выдерживая напора, - я не за этим приехал. Короче, я всё знаю.
- Что ты знаешь? Не понял? – продолжал давить Ерёма громким радостным голосом, пританцовывая на ногах, чтобы в любой момент уйти от удара.
- Что ты с Катькой спал, пока я пьяный был. Она мне всё рассказала. И про то, что ребёнка от тебя хотела, и что оттрахал ты её во все дырки до самых гланд. Только хрен, что у тебя получилось, сука! Она от меня забеременела, на третьем месяце сейчас! – последнюю фразу Славка уже кричал.
- Ты ёбнулся? – уже спокойнее произнёс Ерёма, поскольку увидел, что это простая истерика, и кровавых разборок не ожидается. – Я её не трахал, успокойся. Ты кому больше веришь: старому другу или беременной бабе, у которой крыша поехала?
- У меня нет причин не доверять жене, мы с ней последнее время душа в душу живём. Я пить ради ребёнка бросил. Так вот, чтобы нам остаться друзьями и жить как прежде, я должен трахнуть твою жену.
- Ты совсем ёбнулся? – ошарашено спросил Ерёма. – Так вот послушай ещё раз! Я не трахал Катьку, не трахал, понял? Вбей себе это в башку, блядь! Я не знаю, нахрена она всё это придумала, и знать не хочу, сами разбирайтесь! Смотри мне в глаза: не трахал! Всё, разговор окончен, иди, думай. – Ерёма развернулся и пошёл домой.
- Всё равно я её трахну! – прошептал Слава.
Ерёма услышал. Все его чувства были обострены до предела, как на операции по захвату вооружённой банды. Это было уже слишком. Развернувшись, Ерёма в два прыжка сократил дистанцию и свалил противника своим коронным маваши.
- Смотри в глаза и слушай сюда, козёл! – Упираясь коленом в солнечное сплетение, одной рукой Ерёма держал Славку за волосы, а другой крутил перед его глазами ножом. – Если я узнаю о том, что ты приблизился на 100 км к Москве, если с моей женой что-нибудь случится, я с бойцами приеду в Мирный. Мало того, что мы отмудохаем всю твою родню до третьего колена, а тебе я сам, лично, отрежу уши, нос, яйца и выколю глаза, так ещё и твоя разлюбезная, свет, блядь, Екатерина сядет у меня по поддельному обвинению лет на десять, а ребёнка отдадут в детдом. Я опасный и страшный противник, дружок. Мало тебе, видимо, про РУОП рассказывали, но ничего – захочешь побольше узнать, попробуешь. Теперь дальше: у тебя ровно час, чтобы убраться из Москвы. Через час я выставляю сторожки в дежурках и на вокзалах. Попадёшься – пеняй на себя. Всё, пошёл вон отсюда, падаль! – Отряхнув колени, Ерёма пошёл прочь от скулящего Славки. Сломавшиеся люди Ерёму не интересовали ни в коем разе.
Часто Ерёме снится один и тот же сон: сидящая сверху, содрогающаяся от любви Катька. И текут слёзы по её гладкой и упругой груди, и невыносимо сладко оттого, что так хорошо и тебе и ей, и невыносимо больно потому, что знаешь – это сон.

 

любiтель - класс!

 

Пасиб, серж

 

сильноочень

 

Два хуя. (из истории страны)

История, которую мне поведал один мой знакомый, сначала показалась мне полным абсурдом, и я не поверил, пока своими глазами не увидел косвенные доказательства её правдивости. Впрочем, сразу перейду к делу.

А дело было в далёкие шестидесятые. Родился человек, ничем вроде не примечательный, но с двумя хуями. Светила медицинские долго репу чесали, феномен, говорят. И предложили родителям, отсечь все ненужное. Родители забеспокоились и решили отказаться. Ребенок маленький, перенесет ли операцию, неизвестно. Да и денег собственно не было на всякую медицинскую хуйню. Медицина тогда хоть и бесплатная была, но за деньги. Ну, вы знаете, что я вам буду рассказывать. Мать, правда, сомневалась поначалу, но папаша двухуйного младенца сразу в отказ пошел. Понял, что в плане пива, придется поясок подзатянуть. На хуй говорит. Не будем резать. Маманя c ним согласилась. Бабка, правда, наотрез отказалась сидеть с мелким. Она только судорожно крестилась и целовала обложку партбилета при виде счастливого розового ебала своего внука. Но бабуле никто права голоса не давал, а за отказ сидеть с младенцем она тут же освободила три квадратных метра городской квартиры с глянцевым очком и загремела за сто первый километр, в свою засраную сороками деревеньку. Гордая и голодная. А ребенку, ясное дело, все до пизды было. Ссыт себе в две струи, и в хуй не дует. В два хуя, извиняюсь.

Детство прошло в принципе, без особых проблем. Ведь на то оно и детство, чтоб не заморачиваться по пустякам. Но, ребенок подрос. Вместе с ним подросли и повзрослели оба его баклажана. Парень стал испытывать некоторые неудобства. Трусы модные, ну те в которых хуй как в кулачке зажатый, не оденешь, можно только типа «боксёр» носить. Ну, «боксёр», это чтобы не обидно было, хотя все знают, что труселя эти носили позорное название «семейники». И запалиться в таких девайсах перед уважающей себя тёлкой – последнее дело. В джинсах двухуйный парубок своё хозяйство тоже разместить не мог. Не влезало. Вернее, влезало, но вид был сильно аморальный. Не комсомольский был видок, так скажем. Как будто у него в мотне осьминог затаился. С таким видосом мировой коммунизм строить нельзя было. Да ещё и во вражеских штанах. Пришлось ограничиться трениками. Благо, в середине восьмидесятых они прочно вошли в моду.

В общественных туалетах, дабы не распугать ссущих рядом, приходилось отказываться от писсуара, а пользоваться только кабинкой. Так как оба хуя, ещё и ссали одновременно, приходилось мочиться либо сидя как баба, либо с двух рук херачить. Неудобно и скучно. Ни в носу в этот момент не поковырять, не в жопе. Я уж не говорю, что крышку придержать тоже нечем. Поэтому, домашний сортир был постоянно обоссан. Мать ругалась на чём свет, и пацан стал ссать в позорном положении - сидя. Пробовал одно время скотчем оба хуя вместе заматывать, да чуть обоих не лишился. Не рассчитал. Перетянул сильно. Решил больше над природой не экспериментировать. И еще, ему очень не нравилось слово «однохуйственно». Как слышал его, так сразу коробило парня.

Зато при дрочке, он получал двойной подъем. Еще бы! Можно по очереди, а можно одновременно, в два ствола отстрелять. В любом случае, результат был далеко не «однохуйственный». И с армией чувак зачотно пролетел. Военкома специально вызвали при медосмотре. Он глянул на обезображенного призывника и говорит:
- В пизду таких гвардейцев. И так всяких долдонов в войсках хуева туча. При защите Отечества в горах Афгана не на кого опереться. Нам ещё только таких вот ебланов с атавизмами не хватало.

Вот только телок у парня очень долго не было. Сначала стеснялся трусов, убивающих нахуй всякую прелюдию и либидо. А потом, вообще на измене был. Дадут ли с двумя то хуями? Пошел он как-то до проститутки, она увидела его «прибор», и по двойному тарифу с парня взяла. Потом баба у него все-таки появилась. Он её так оприходовал, что девка вцепилась в него, и говорит, мол, ты мой теперь навеки, и ничей больше. А сама, дура калечная, на весь район растрепала. Баба, чего с неё взять. Держала бы себе тайну свою за щекой тихонечко, и радовалась. Но она решила радостью поделиться. Ну, лица женской национальности, как у них водится, тоже решили приобщиться к прекрасному, и парень, ясное дело, пошел по рукам. Короче, жизнь наладилась. А тут ещё и свобода обрушилась на страну, озаряя всё своим счастливым еблетом. Нынче коммунизм никто не строит и всем сейчас похуй, сколько у тебя хуёв. Можно в джинсы все свои причиндалы затолкать, а можно и так, на свежий воздух вывалить, всем абсолютно до пизды твои атавизмы.

Вот такую историю поведал мне один мой знакомый. Я не поверил, конечно, во всю эту пургу, а он мне и говорит, могу мол, показать. Я говорю, ахтунг это, на чужие хуи любоваться. Тогда он спрашивает, верю ли я заключению военно-врачебной комиссии. Верю, говорю, но смотря с какой формулировкой. Он достал бумажку и говорит, читай мол. Я прочел, и охуел. А формулировка была такая, приблизительно: «Ввиду присутствия на теле призывника несанкционированного дополнительного хуя, признать такого-то не годным к строевой службе, и послать его к ебаной матери…»

Вот такие вот дела…

 

Действительно ахтунг, пля. Меня тоже в армию не взяли

 

По этой же причине? ыыы...

 

Та нет, конечно, там по совокупности уродств моих. Когда-нибудь, может, напишу, как в армию собирался и как меня обломали

 

ЗачОт - давно так не смеялся

 

Авторы, а когда еще креативы будут? Очень почитать вас хочется

 

Да пожалуйста

Маленькие люди.

- Завтра на правый берег реки пойдём, - сказал геолог, по совместительству начальник отряда, Геннадий Павлович, стягивая сапоги, - начнём два шурфа по 23-му профилю, потом до старой избушки старателей добежим, кто захочет. Покажу вам, как золото моется.
- Прикольно, Палыч! - прогудел Пашка. – Что, взаправду, с лотками в воду полезем?
- Ну а как ты хотел, драгмашиной, что ли? Прииск ещё в 51 году закрыли, но «следы» остались, мы здесь пять лет назад проходили, намыли немного.
- И что потом с ним делать, с золотом-то? – спросил боязливый Боря по кличке Калмык, связанной с его местом рождения и некоторой тормознутостью. – Его же не продашь?
- Да, кстати, – встрял в разговор третий студент, Игорёк. – Там же статья!
- Эх, какие прыткие! – усмехнулся геолог. – Вы что, думаете, самородки намоете? Без вас уже всё подчистили. Так, мелочь наберёте, если повезёт, девкам своим похвастаться. Только язык за зубами держите, а то и я с вами за компанию пойду под статью. Повяжут – сами отбрёхивайтесь, меня не приплетайте. Толика в лагерь отправишь, - обратился он к Паше, блеснув вспыхнувшими на солнце очками, - ему там нечего делать. Говорить ему тоже, разумеется, ничего не надо.
- Слышишь, Калмык? – погрозил кулаком Пашка. – Смотри у меня, яйца оторву, если что. Иди, кашеварь, жрать охота.
- Да что сразу Калмык то? Я же понимаю.
- Понимает он… разок по зубам дадут, всех сразу сдашь, гадёныш. Вот в армии бы я тебя загнобил, вот шестерил бы ты у меня. Бегом ужин готовить, я сказал!
- Паш, хорош дрочить его, - сказал Игорь, когда Калмык пошёл к костру, - ты же не в армии. Я понимаю, что ты только весной дембельнулся, но сейчас то мы однокурсники, нам вместе надо держаться. Ещё месяц по тайге бродить, а он уже дёрганый. Противно смотреть на всё это.
- А ты не смотри! – Пашка смачно сплюнул и пошёл переодеваться в палатку, бросив через плечо: – Сам для начала послужи, потом будешь мне высказывать. Каратист, бля! Мы таких на раз-два обламывали.
- О-хо-хо, - тяжко вздохнул геолог, - молодые, а уже злые. Что за поколение?
Шла вторая неделя их маршрута. За оставшийся месяц их маленькому отряду, состоявшему из геолога, трёх студентов-практикантов и рабочего Толика, нужно было сплавиться на сто километров вниз по реке, пробив около двадцати шурфов. Мерзлота в этих краях начиналась уже на глубине сорока сантиметров, поэтому на один шурф глубиной два метра уходило по два-три дня. Налицо было явное отставание от графика, к тому же могли пойти дожди, поэтому геолог принял решение разделяться в дневное время на две команды, копающие разные шурфы. К себе в помощники он брал крепкого и любознательного Игорька, а Калмыка и Толика перепоручал Паше, который присоединился к студентам-второкурсникам чуть ли не в последний день перед практикой, восстановившись в университете после армии. Сам Паша, конечно же, в шурфе не работал, заставляя горбатиться бессловесного Калмыка и забитого бича Толика, приходил чистенький. Геолог же с Игорьком работал наравне, рубя и подтаскивая дрова, разве что в шурф не спускался. Технология была простая: прокопав до слоя мерзлоты, они прямо в яме разводили «пионерский» костёр, после чего углублялись ещё на 10-15 сантиметров, и так раз за разом. Дойдя до нужной глубины, отбирали пробы и возвращались к стоянке. Тупая и бесконечная работа изо дня в день. Только вечером, пока геолог описывал пробы, ребятам удавалось порыбачить на речке. Правда, видели они и лосей, и косуль, зайцы по кустам скакали, один раз Игорёк вспугнул стаю куропаток, облепивших дерево, как снежная шапка. Но из нагана, висевшего на поясе геолога, по живности стрелять было глупо, а карабин он не давал, экономя патроны.
- Погодите, парни, - говорил он, - до конца маршрута ещё всякое случиться может. Бывает, что и вертолёт по месяцу не прилетает.
Странный он был какой то, этот Геннадий Павлович, на взгляд Игорька. Вроде и геолог со стажем, двадцать лет в полях, а скучный и невзрачный. Ни тебе захватывающих историй, ни романтики во взгляде, ни блеска в глазах, когда попадались интересные образцы. Один раз, докопавшись до суглинка синего цвета, Игорёк одним махом выскочил из шурфа:
- Это же марганец, Геннадий Павлович! Смотрите, какое содержание! Давайте горизонт проследим?
- Тебе это надо? – спросил геолог, презрительно откинув кусок породы в сторону. – У нас другие профиля, пусть следующие бедолаги копают.
- Давайте хоть в образцы положим? – не успокаивался Игорёк.
- Вот ещё! Подарки кому-то делать… оставь это место для себя, университет закончишь, приедешь, да откроешь месторождение. Хотя… не приедешь ты, нахрена тебе всё это нужно. Сейчас нефть у всех на уме, одни мы тут и пурхаемся, а толку то? Кому это надо? - махнул он рукой.
Не отреагировал он и на то, когда Паша стал обращаться к нему на «ты», что для Игорька было непонятно и неприемлемо по отношению к относительно пожилому человеку. Да и вообще, было ощущение, что геолог просто «отбывает срок», как на зоне, ожидая скорейшего окончания заключения. Может из-за этого, а, может, из-за Паши с его армейскими замашками, обстановка в коллективе изначально получилась сложная, но исправить её пытался разве что один Игорёк, все остальные жили своей жизнью. Калмык полностью попал под власть Паши, бич Толик, после того, как пьяный Паша съездил ему по морде на второй день маршрута, тоже притих. С Игорем Паша держался на дистанции, побаивался: как-никак, а каратистом Игорь был неплохим, по утрам Паша с завистью смотрел, как он лупит по деревьям ногами. Это хорошо ещё, что водка, взятая студентами с собой, закончилась на третий день, а то бы Игорь с Пашей точно сцепились. «Пьяные» три дня геолог, выпив вечером двести грамм, уходил к себе в палатку, оставляя ребят выстраивать отношения друг с другом самостоятельно.
- Послушай, Боря! – вёл с Калмыком душеспасительные беседы Игорёк. – Что ты под Пашу ложишься? Какого хрена он тобой помыкает, как ослом? У тебя что, гордости нет? Мы же с тобой два года вместе проучились, я в тебе этого не замечал. – Тут Игорёк лукавил: Калмык ещё в общаге проявлял мягкотелость, не отвечая на насмешки, а иногда и поджопники старшекурсников. – Подумаешь – пару раз по зубам получишь! Я за тебя вступлюсь, наконец, Геннадий Павлович тоже в стороне не останется. Только тебе самому надо первый шаг сделать, понимаешь? Ты что, не дрался никогда?
- Так, в школе, было пару раз, - врал, пряча глаза, Боря. – Завтра я ему отвечу.
Назавтра продолжалось то же самое. В конце концов, Игорёк махнул на Калмыка рукой.
- Толик, ну, ты то? – не успокаивался Игорёк, сидя на рыбалке вечером. – Ты же взрослый мужик, твою мать, тебе же под полтинник уже! Хули ты под пацана желторотого прогибаешься? Собрались бы с Борькой вдвоём, да дали бы отпор, как можете. Глядишь, и спала бы с Пашки спесь армейская.
- Дык это, - улыбался гнилыми зубами работяга, - тебе то хорошо говорить, ты вона, какой крутой. А мы с Пашей весь день одни. Что-то у меня не клюёт совсем… ты уди, а я почитаю, ладно?
- Читай, - тоже махнул рукой Игорёк, с удивлением увидев, что Толик открыл замызганный томик стихов Есенина. – Что, правда, Есенина читаешь?
- Ну да, - потупил глаза тот, - читаю. Я его почти всего наизусть знаю. Я же до этого дела – он щёлкнул себя по горлу пальцем – учителем литературы работал. Потом дом сгорел, две девчонки моих там… жена в дурку попала, а я вот… запил. Теперь здесь калымю, жене на лекарства деньги зарабатываю. Да ну к чёрту! Не хочу я всё это вспоминать.
- Тьфу ты! – сплюнул в сердцах Игорёк. – И поговорить не с кем, у всех свои тараканы на уме.
Как и обещал, собрав отряд, за исключением Толика, в три часа на втором шурфе, Геннадий Павлович повёл ребят на старый прииск. Через час, продравшись через бурелом, и перейдя три глубоких ручья вброд, они вышли на берег параллельной их маршруту речки. Избушка издалека казалось крепкой, но, когда подошли поближе, стала видна провалившаяся крыша и наполовину обрушившаяся задняя стенка. Однако следы обитания около избушки имелись: тут и там были костровища, не успевшие заржаветь консервные банки, довольно хорошо сохранившиеся деревянные лотки. На реке ещё были видны ржавые останки драги.
- Моет народ то, моет – произнёс геолог, осматривая лотки. - Недели две назад люди были. Как они сюда добираются, не вертолётом же? До ближайшего поселения километров двести. Хорошо, что сейчас никого нет, а то могли бы на конфликт нарваться. Ну что, парни, за работу?
Показав, что и как нужно делать, геолог разлёгся на солнышке и задремал. Разбудил его радостно заоравший Пашка.
- Есть! Есть! Палыч, это оно?
- Да, точно, оно, - показал геолог подбежавшим ребятам три неровные пластинки размером с бусинку, проглядывающие из-под белого речного песка на дне лотка. – С почином! Только орать не надо, тайга тишину любит.
Ребята, перебегая с места на место, периодически выскакивая на берег, чтобы погреть задубевшие руки и ноги, продолжали возиться до семи вечера.
- Всё, отбой, - скомандовал геолог, - пора идти, а то по темноте заплутаем. Кто чего набрал?
Подвели итоги. Больше всех оказалось у Калмыка: около тридцати блёсток, Игорёк с Пашкой набрали штук по пятнадцать.
- Сам то чего не мыл, Палыч? – спросил довольный Пашка.
- Наигрался я в эти игрушки, Паша, - загадочно ухмыльнулся геолог, - не везёт мне с золотишком, жизнь наперекосяк пошла из-за него. Всё, домой!
До лагеря добрались уже по темноте. Заботливый Толик наварил гречки с тушёнкой, сделал «пятиминутку» из хариуса и закоптил свежевыловленную щуку. Видя такое дело, геолог расчувствовался и вытащил из своих запасов фляжку спирта.
- Ну, что парни? – весело сказал он, набулькивая спирт по кружкам. – Половину шурфов сделали, даст Бог - ещё недельку удастся отдохнуть на речке, лишь бы погода была. Тебе, Толик, извини, не наливаю, ты завтра со спирта не встанешь. Поехали!
- Калмыку бы тоже больше не надо, - встрял Паша после третьей, - а то этот Геракл сушёный завтра копать плохо будет.
- Сам покопаешь! – смело ответил захмелевший Боря. – Нечего на нас с Толиком всю работу сваливать.
- Чего? Страх потерял, чмо? Выпил – смелый стал? – завёлся Паша и поднялся с бревна. – А ну, отошёл от стола! Вон я сказал! – Паша подошёл к тоже поднявшемуся Калмыку и толкнул его кулаками в грудь. - Завтра у меня тройную норму пахать будешь! Вот борзота! Налей нам с Игорьком ещё, Палыч, не жмоться.
- Сиди, Калмык! – твёрдо сказал Игорь. – Может, и мной покомандовать хочешь? – прищурил он глаза, глядя на Пашу.
- Не надо, Игорь, - тихо сказал Калмык и отошёл в темноту к палаткам.
- Всё, с выпивкой закончили, - твёрдо сказал геолог, завинчивая фляжку. – Толик, подкинь дров в костёр на ночь.
- Да ладно вам, - примиряюще буркнул Паша, присаживаясь обратно к столу - начнём сейчас из-за какого то Калмыка обиды разводить. Вон ещё, сколько закуски осталось! Э-э-э, ты чего? – округлив глаза, Паша уставился на что-то за спинами Игорька и геолога.
Обернувшись, оба увидели приближающегося к костру Калмыка с топором в руках. Игорь вскочил с места, Паша неудачно откинулся с бревна назад, Толик замер с охапкой дров, Палыч слегка отодвинулся на бревне и с интересом наблюдал за ситуацией.
- Брось топор, Боря! – звенящим голосом произнёс Игорь, встав сбоку от Калмыка. – Мы всё миром решим!
Калмык остановился в двух шагах от импровизированного стола, его остекленевшие глаза смотрели на Пашу. Вышедшая из-за облака полная луна залила всю стоянку неестественными красками.
- Он всё понял, Борис, – спокойно произнёс Палыч, в очках которого дьявольски плясали отсветы костра, - отдай топор. Игорь!
Игорёк вздрогнул от оклика, медленно протянул руку и осторожно вынул опасный инструмент из его рук. Взгляд Калмыка стал более осмысленным.
- Сегодня ты будешь жить, - бесцветным голосом произнёс он, по-прежнему глядя только на окаменевшего Пашу. – Но я тебя всё равно убью. Я так решил. Не знаю, когда я тебя зарежу: может, завтра ночью, может, послезавтра лопатой ударю, когда отвернёшься. Но больше ты никому не сделаешь зла. – Калмык развернулся и пошёл к реке.
- Ребята… Геннадий Палыч… - взгляд Паши беспокойно метался по лицам, - да что же это такое… я ведь не хотел…Игорь, поговори хоть ты с ним, а?
- Никто из нас тебе не может помочь, Павел, - сказал Палыч, глядя в след ушедшему Калмыку, - он перешёл грань и он может убить. Иди к нему, стой на коленях, не знаю, что делай – только ты сам можешь решить эту проблему. Иди один и сейчас, завтра может быть поздно.
- Кстати, Игорь, - весело сказал Палыч, опять раскупорив фляжку, после того, как поникший Паша пошёл вслед Калмыку, - а ты знаешь, что Толик здорово поёт? Не смотри, что он хилый, голосина такая, что дух захватывает. Давай, Толь, я тебя прошу.
С благодарностью взглянув на Палыча, Толик, который через два года замёрзнет пьяный в суровую якутскую зиму, не подходя к столу, присел у костра и затянул:
- Вот оно, глупое счастье, с белыми окнами в сад,
По пруду лебедем красным плавает тихий закат…
- Где-то за садом несмело, там, где калина цветёт - подхватил геолог, от которого три года назад из-за проклятого золота ушла жена с двумя мальчишками-близнецами, и который с тех пор так и не нашёл смысла жить дальше.
- Нежная девушка в белом нежную песню поёт – вступил Игорёк, у которого всё ещё впереди: и одиночные маршруты по два месяца, и два открытых месторождения на притоках Индигирки, и пятилетняя работа в жаркой Африке.
На берегу, под тихий перекат реки, слушая песню, сидели и молчали Паша с Борисом.

 

любiтель -